Остров Островского

Сердце Снегурочки –– здесь оно бьётся,

Здесь вечно шепчет слово –– любовь,

Что в глубине голубого колодца

Воспламенила холодную кровь.

Выкрал Ярило влюбленное сердце,

Людям оставив лишь сказку о ней,

В мир неземной заповедную дверцу,

Пение Леля, да рыжий ручей.

По легенде именно на этом месте в лучах Солнца растаяла Снегурочка –– дочь Мороза и Весны. С тех пор на дне таинственного водоёма, вода в котором всегда голубого цвета, непрерывно пульсирует жизнь, бьются из под земли водяные ключи.

3.11.2020

БЕСЕДА С ГЕРОИНЕЙ ОСТРОВСКОГО НАШИХ ДНЕЙ

Сегодня днём ко мне явилась сама Русская литература в обличье молодой женщины, которая оказалась горничной санатория, а для меня в контексте жанровой тематики семинара, без преувеличения –– героиней Островского. Ее речь, ее русский язык лился словно быстрый чистый ручей в лесу, мгновение за мгновением удивляя мой, притупившийся за время самоизоляции, слух. Так не бывает, –– думал я, –– откуда столь необычная в наше время речь, когда та же Москва давно уже расчленила русский на англицизмы и прочие измы с лайфхаками. Откуда здесь этот свежий, живительный родник живой русской речи.

Пока я размышлял об этом, монолог, или лучше сказать –– песня, все лилась и лилась из ее уст, выбрасывая меня в девятнадцатый век, во времена, когда здесь хаживал Александр Николаич со своим благородным семейством. И даже, когда Лена, а молодую женщину-горничную звали Лена, говорила о современных вроде вещах, речь ее была настолько же органична, насколько органичной и естественной она была, когда она рассказывала о здешних лесах, о своей семье, о маленьком сыне, о собаке-овчарке, которую до смерти искусала гадюка, коих в здешних лесах, как леших в глубоких чащах.

–– Да тут их у реки гадюк этих, ужей полным полно. Я то стираю руками, не доверяю машинам, на речке стираю, так белье отстирывается лучше, так оно мягче, душистей и спать на нем приятней, –– рассказывает Лена, держа в руках швабру, нисколько не нарушая моего баланса восприятия. –– А их там клубится чертова куча неподалеку.

–– А ужи ведь не кусают? –– на всякий случай интересуюсь я, вспоминая истории детства о добрых, неядовитых, желтопузых ужиках.

–– Кусают, то кусают, тока яду им не хватает, потому-то не смертельно кусают. Зато захлестать могут насмерть.

–– Как это? –– удивляюсь я.

–– А так как-то хвостом могут захлестать. Вон, сосед рассказывал, он сам видел, как хлещут они как-то ловко, гонят от своих нор подальше.

–– А звери есть в лесу?

–– Да, конечно. Вот в соседней деревне Адищево (Адищево! Ну, и название, повторил я про себя.) они прямо на окраинах ошиваются и волки и медведи-то. А однажды и медведица с медвежатами приходила, поесть чего искала, наверное. А я как шла в соседнее село, так слышу кто-то гавкает на меня, думала собака, смотрю –– лиса.

–– Лиса?

–– Да. И зайца видала. Такой здоровый, серый с огромными лапищами, ну, вообще, некрасивый. Иди, говорю, косой, отсюда, не нравишься ты мне совсем!

Лена улыбнулась, и в этой улыбке красивой деревенской женщины, казалось, улыбнулась Россия, совсем неведомая, незнакомая, если только из книжек, которые мы и читаем уже редко, думая, что все написанное в них, да и люди описанные в них, остались в далёком прошлом.

Ровно это мы и обсуждали позже на вечерней сессии семинара, –– что порой монологи в пьесах прошлых лет не совсем ложатся на сегодняшние реалии, а другие, наоборот, по-прежнему невероятно современны и актуальны. Я упомянул об этом случае, сожалея, что не могу воспроизвести весь монолог в его целостном виде и во всей его непосредственности.

Хотя…