Сборник обыкновенных мыслей и обрывков случайных разговоров
(отрывки)
***
Безоговорочно верят только славе и успеху. Ещё больше благоговеют перед большими деньгами и их обладателями.
Какой-то псевдоапокриф был продан за несколько десятков миллионов долларов. Этой книге можно верить, – приводилось в аргументах о подлинности этой «находки», – ведь фальшивую вещь за такие деньги не продадут.
То есть ценник – это веское доказательство подлинности. Вообще, преклонение перед материальным богатством для некоторых – это нереализованный религиозный культ души, выброшенный из её лона зачаток веры в духовное начало, обретший собственную жизнь в песчаных дюнах эго. Бог в слове богатство для них отразился смыслом лишь в ценностях материального уровня, так и оставшись богом успеха, богом вещества, составляющего бессознательное бытие роскоши.
***
Подписчик для блогера и других владельцев страничек, аккаунтов, живых и мёртвых журналов – это бездушная частная единица, обеспечивающая ему рейтинг и аудиторию. Диалог с ней исключён, так как будет нарушен баланс «высшего» и «низшего» миров, и блогожитель обязан будет покинуть свой уютный, недосягаемый олимп и снизойти до комментирующих его масс, того самого подписчика, которого он так упорно отжимает у интернет-пространства. А это уже нарушение правил, схожих с обязательными условиями забронзовевших, да и самых никчемных литжурналов, на страницах которых неизменно значится – «редакция в переписку с авторами не вступает».
***
Бронзовый век ещё не успел наступить, а некоторые уже успели забронзоветь…
***
Чем ты понятней, тем ты больше нравишься. Чем ты примитивней, тем ты более понятен. Вывод: примитивное способно нравиться. Не надо быть понятным, чтобы тебя понимали.
***
Ослослон — гибрид демократической и консервативной партий США.
***
Сидевший напротив меня мужчина пенсионного возраста, оторвавшись от чтения газеты «Правда», заговорил сам с собой, тем самым нарушая некоторую логику происходящего: «Нет правды в мире! Большинство врет! Врет власть, врем мы! И горькая правда в том, что ее, правды – нет…»
***
Метро без обитателей паперти, вообще, себе представить невозможно. А в последнее время к ним присоединились и продавцы очень нужных товаров, таких, например, как лазерные фонарики, овощерезки, резиновый стеклолаз и так далее. Но если метроторговцы зарабатывают, меняя свой товар на деньги, то первые просят, выпрашивают, собирают дань, как угодно, рассчитывая, кто на жалость, а кто и на наивность подающего. В этот раз мне удалось увидеть, и инвалида в военной форме, передвигавшегося на коляске, и выкрашенную в блондинку цыганку, вымаливающую с нарочитым московским акцентом на пропитание, и женщину, убитую горем, голос которой уже не раз слышал в московском метро. И всё же, если рука дает от сердца, она не ошибается…
Наконец, в окнах блеснула моя остановка, я с радостью покинул полупустой вагон и, наступив на хвост длиннющему змеевидному эскалатору, понесся кверху, к выходу…
«Хождение в городе Метрограде»
Хотя вы и привыкли ездить на машине, передвигаться на городском транспорте, ходить пешком, метро остаётся тем тоннелем, миновать который невозможно. Так или иначе, в один прекрасный день вы окажетесь под землёй, в недрах московского метрополитена, если вы, конечно, в Москве. И хорошо, если вам посчастливиться проехаться в поезде-галерее, в самом настоящем музее на колесах. Вагоны поезда увешены произведениями мастеров 19-го века, картинами художников-авангардистов и прочими работами неизвестных мне авторов. Ехать в таком поезде не совсем обычное дело. Атмосфера побуждает к творческому осмыслению информации. Настроение людей тоже меняется, лица преображаются, глаза из унылого омута погружаются в синеву картинных пейзажей, в реалистичность портретных образов, в предметную суету натюрмортных зарисовок.
Удивительно, несмотря на контраст эпох на портретах и в действительности, попадаются живые персонажи, едва отличимые от людей, изображённых на холсте; вот рядом с изображением студента девятнадцатого века стоит молодой человек практически аналогичной внешности, будто он, а никто другой сотни лет назад, явился прототипом воплощённого художником образа. Это совпадение меня очень удивило.
Но каких поездов в многомерном, разветвлённом во все стороны города тоннеле, немного. Ехать в обычном вагоне куда привычней. В одном из таких вагонов далекого уже пролетарского прошлого – я стал участником занимательной беседы с замечательным представителем трудового класса. Стоило мне только заглянуть внутрь газетного чтива в руках этого пассажира, одетого в камуфляж и дачные сапоги (эдакий пролетариат двадцать первого столетия), как я услышал:
– Барррдак! А эти то бумагомаратели (сентенция, следует полагать, была отпущена в адрес пишущей братии «КП») пишут, что хотят»!
Я подумал, – если спросит меня, кто я по профессии, интриговать не буду, скажу как есть – тренер по боксу. О своих журналистских корнях умолчу, дабы не сбивать с толку моего случайного собеседника.
Отрекшись мысленно от нерадивых, в глазах пожилого пролетария, коллег, я подал знак, что готов на время одолжить свои уши.
– Что творится-то, – обрадовавшись находке, отчеканивая согласные в словах, проговорил мужчина. – Никакой логики нет в действиях властей. Вот я, если чиню стиральную машину, соблюдаю логику, а у них логики нет, так как они могут чинить страну. А ей, между прочим, нужен капремонт.
Я не стал интересоваться, какой именно капремонт ей нужен.
– Пишут о последствиях увольнения Кудрина… Да какие последствия-то? Вот тот же флот торговый всем скопом ходит под флагами зарубежных государств. А кто создал условия для этого, если не он?!
Убедительность слов моего собеседника подкреплял запах перегара, голос его звучал как мотор, выжимавший из баков оставшееся горючее.
– А эти двое, – сказал он, указывая, напоминавшим ржавый, съежившийся от многолетней коррозии болт, пальцем, на фотографию двух первых лиц государства. – Ведь нет логики в их действиях; то один у власти, то другой. Подменил, Дмитрий, спасибо, уходи!… Ну куда это годится?!
*(Речь пролетария слегка усовершенствована и освобождена от нелитературных словесных конструкций).
– А как вы относитесь к рокировке? – последнее слово из его уст прозвучало, как некий символ, понятный и доступный всем, объемлющий своим масштабом действительность наших дней, наподобие таких лингвистических громад, как «импичмент» в конце 90-х, «ускорение» в конце 80-х, «интернациональный долг» в «застойные» 70-е.
– Наверное, это от безысходности или от избытка демократии, – неудачно сострил я.
– Так что же, разве у него другой выход есть, если он на Запад подастся, его там быстро переметнут куда надо и должности не спросят…– выпалил он, тут же осекшись, при этом растерянно озираясь по сторонам.
Глаза пролетария блестели, голос хрип, говоря о том, что мотор уже нуждался в дозаправке. Незаметно для меня, разговор, минуя всякие логические формы, оторвался от прежней темы и плавно перетёк в совершенно другую. Нелогично на первый взгляд, но каждый ведёт беседу сквозь призму той области знаний, в которой он наиболее разбирается. Логика жанра.
– Власть нужно передать не им, а нам, технарям, мы лучше разбираемся в жизни и в управлении государством. Вот пишут о царе тут… А что он сделал-то?! В своё время пришёл к нему Жуковский, предоставил проект нового учебного заведения, будущего ЦАГИ. Учёный убеждал его строить авиазаводы, а он в ответ ему заявил, что самолёты мы будем покупать у Европы. То же самое происходит и сегодня…
Он сделал паузу. Ему явно казалось, что он произвёл на меня впечатление своими познаниями в истории отечественного авиапрома.
– А вот Ленин услышал учёного и предоставил ему все условия для работы. Благодаря Советской власти мы получили свой авиапром. Благодаря нам технарям Россия ещё не стала сырьевым придатком. Но нужен новый всплеск учёной мысли. Революция умов, сильнее революции оружия!…
«Станция Площадь Революции»! – объявили по громкоговорителю.
– Моя станция, – сказал я и вышел из вагона…
16.10.2011.
***
Голодный мим
(non fiction. «Записки на коленке»)
Прогуливаясь как-то вечером по Вене, я вышел на Штефан-платц, знаменитую площадь, в центре которой высится старинный готический собор XII века Штефансдом. Как всегда площадь была полна туристами и артистами, развлекающими их и зарабатывающими на них же всевозможными способами. Особенно мне запомнились (в дальнейшем я их встречал по всей Европе) превратившиеся в неподвижные изваяния фигуры: бродячего скрипача, пёстрого клоуна в рваных ботинках, феи о двух нейлоновых крыльях на алюминиевых каркасах. Проходя мимо такой живой скульптуры какого-то литературного героя, волосы которого были покрыты серебряным тальком, а из рукава торчали длинное гусиное перо и пергамент фантастических размеров, я вдруг заметил, что он ожил, шевельнул ресницами, открыл глаза и замахал руками, пытаясь произвести впечатление на столпившихся вокруг него детей. Но больше всего, мне кажется, он произвёл впечатление на меня: круглыми минутами стоять, как истукан, чтобы в один момент выйти из артистической летаргии и… пополнить свою копилку очередной порцией новых европейских монет… Это надо уметь!
Но разве только это движет артистами неподвижной и оживающей внезапно пантомимы?! Скорее всего – это их призвание, образ жизни, но никак не средство заработка. Так наивно полагал я, проходя мимо разукрашенного лицедея, то ли в маске Пьеро, то ли какого-то другого мима.
«Эх, – подумал я, – жаль, что в кармане лишь итальянские лиры, скоропостижно вышедшие из обращения. Хотя, какая разница, главное, чтобы к ногам артиста летели не тухлые яйца и гнилые помидоры, а там и лиры сойдут. Всё ж это символический акт, и актёрам-европейцам не суть важно, что им там положили в шляпу, главное – эмоции…»
– Дам-ка я тебе лир, Пьеро, – сказал я вслух и бросил в копилку мастера монеты.
Внезапно из глубины позолоченной маски раздался приглушённый трубный возглас на чистом русском языке:
– А зачем мне лиры, я целый день стою здесь, как истукан, зачем мне лиры? Я тож кушать хочу.
Маска смотрела на меня, как-то криво улыбаясь, а изнутри неё вырывался этот страдальческий возглас души голодного и уставшего артиста. Я был ошарашен.
«Tut mir leid!»(Мне жаль! – нем.), – хотел было ответить я, но подавив растерянность, произнёс грубоватым голосом Арлекино:
– Ничего, в хозяйстве пригодится, бери, что есть, другого нет.
Содрогаясь от нахлынувшего на меня немого смеха, я пошёл дальше, вдыхая аромат печёного хлеба и сдобной выпечки, доносившийся из булочных. К сожалению, ни евро, ни лир у меня больше не было, чтобы утолить собственный голод.
Я шёл, а в ушах гудел голос маски…
8.11.11.
М.Шахман.