Найкатес. Полёт серой цапли.
Конкистадор поневоле
Хосе ехал за рулём и нёс всякую чушь. Вдобавок в салоне машины скверно пахло. Хотелось послать его и вернуться назад в Валенсию. Что я забыл в этой холодной французской глубинке? Что я там буду делать один? Эти мысли не оставляли меня в дороге и разжигали во мне прежние сомнения. И всё же, что-то неудержимо влекло меня за перевал.
Сена в очередной раз вышла из берегов, затопив прибрежные дома, – сообщали по радио. В подвалы Лувра проникла вода, где хранились старинные картины. Произведениям искусств может быть нанесён непоправимый ущерб.
– Болваны! Не могут сохранить сокровища мировой культуры! – сетовал Хосе. – Вот у меня всё аккуратно разложено по ящикам и убрано на стеллажи, никакая вода не доберётся. А они идиоты!
– Может, там копии? – предположил я.
– Не думаю.
За окном проносились последние перед Андоррой каталонские деревушки, такие непохожие на те же андалузские пуэблос. Преодолев Д’Энвалиру, я заметил не только смену в ландшафте и во внешнем виде населённых пунктов, но и в настроении Хосе, который, по-видимому, устав от своих многозначительных монологов, переключился на внутренний диалог. Французская глубинка никак не собиралась заканчиваться. Деревня за деревней. Ферма за фермой. И поля, нескончаемые зелёные-зелёные поля.
Наконец, мы добрались до места. Несмотря на свой немолодой возраст, а ему уже исполнилось пятьдесят восемь, при виде столпившейся возле своего французского дома толпы людей, он резко рванул вперёд. Плотным кольцом окружив пожарную машину и пожарных, боровшихся с огнём охватившим первый этаж дома, люди что-то кричали и яростно размахивали руками. Оказалось, они указывали на окна мастерской Хосе, где догорали его работы, картины, холсты, краски и прочие богатства художника.
И хоть художником, по мнению тех, кто его знал, Хосе был посредственным, но творчество своё он любил и ценил высоко. И даже имел богатых клиентов, скупавших всякое разное художество для своих выставок и аукционов. Его бывшая жена, называвшая себя экстрасенсом, активно вела свою «оккультную» деятельность, зарабатывая на этом хорошие деньги. Она же находила Хосе клиентов, убеждая их скупать его картины, которые в будущем обязательно возрастут в цене, если и вовсе не станут бесценными. Именно она наплела ему, что в одной из прошлых жизней он был конкистадором, покорявшим Мексику.
Инфантильно раздувая губы, Хосе «вспоминал», как они штурмовали ряды местных аборигенов, завоёвывая чужую страну.
– Сколько крови мы тогда пролили! О, сколько крови! – с нарочитым пафосом говорил Хосе. – То было великое и ужасное время! Мы были его свидетелями…
«A que tonto», – думал я, – улавливая в речах «конкистадора» неестественные нотки жалости, и идиотское самолюбование тем, что он может вспомнить то, что другим, как он считал, не дано. – «Зачем человеку говорить об этом? Если это не сюр, то это неприлично, воспевать резню, тем более в которой «сам принимал участие.»
Я приблизился к дому вслед за ним. Пожарные выносили уцелевшие вещи из дымящихся дверей. На минуту я потерял его из виду. Затем он появился на крыльце, волоча за собой обгоревший ящик, накрытый плотной брезентовой тканью, из-под которой пробивался редкий, вонючий дым. Я помог ему стащить ящик вниз и сорвать с него брезент. Дрожащими руками, с гримасой ужаса на лице, он доставал изнутри обгоревшие по краям картины, складывая их, словно неразорвавшиеся артиллерийские снаряды, на землю. Я не мог понять, что изображено на холстах, наблюдая за тем, как он отчаянно борется за жизнь своих «шедевров». Лишь на одной из них я смог разобрать мужскую фигуру в доспехах и со шпагой в руках, которой он пронзал молодую, полураздетую девушку, стоявшую перед ним на коленях. На другой картине я разглядел виселицу и висевшего в петле индейца на фоне горящего селения…
«Кому пожар суждён, тот не утонет, – подумал я, и отошёл в сторону, оставляя ему самому спасать своё наследие. – Видимо и вправду, конкистадор глубоко и надолго поселился в его душе и фантазиях. Но вообще, в этом есть свой драматизм. И элемент кармы, если доверять его версии, тоже присутствует, кармы собственных мыслей и исторических привязанностей. Но мне до этого нет никакого дела. И до его картин тоже, судить которые мне почему-то совсем не хотелось, как и скорбеть о них».
Солнце садилось со стороны океана. На горизонте размытыми бликами вырисовывались силуэты каких-то людей, толпившихся посреди городской площади. Позади толпы возвышалась огромная фигура всадника в железных доспехах. Люди расходились перед ним, уступая ему дорогу…
«Надеюсь всё-таки, что Лувру повезёт больше…», – подумал я, пытаясь избавиться от навязчивого видения…
Но как бы ни относиться ко всему, что рассказывал Хосе, одна из его историй запала мне в душу. И я бы хотел вкратце пересказать её, дополняя текст собственными впечатлениями, событиями и образами.
Полёт серой цапли
То было спустя сто лет после сражения при Отумбо, когда Кортес окончательно покорил столицу ацтеков Теночтитлан, уничтожив империю Монтесумы. Прежде многочисленный народ тлашкальтеков из группы науа к началу семнадцатого века превратился в небольшую общину в несколько тысяч человек. Когда-то тлашкальтеки давали достойный отпор самим ацтекам, не дав им покорить себя, и были успешны в знаменитых Цветочных войнах, которые велись с целью захвата в плен людей ради кровавых жертвоприношений племенным богам. Именно в союзе с тлашкальтеками испанцы во главе с Эрнаном Кортесом и Педро де Альварадо сумели разрушить великую ацтекскую империю, заложив тем самым основы государства Новая Испания. Большинство населения тлашкальтеков проживало в городе Тлашкала, бывшим когда-то основным центром противостояния могучим ацтекам. А в те времена, о которых идёт повествование, город превратился в испанизированный колониальный центр с населением, прибывавшим сюда со всех краёв Испанского Королевства. Тлашкальтеки утратили не только свою численность, но и собственную государственность. Они расселялись по северным землям в районах проживания чичимеков. Метисация среди них приобрела большие масштабы, смертность среди науа увеличивалась с каждым годом, люди теряли собственную идентичность, забывали свои языки и диалекты, переходя в массовом порядке на речь завоевателей. С провиденциальной точки зрения, обретение народами, в среде которых до недавних пор процветали жертвоприношения и каннибализм, новых ориентиров в культуре и мировоззрении, новой веры, учившей любви истинному милосердию, было неизбежной необходимостью и в некоторой степени даже благом для их спасения. Но ни с какой точки зрения не могло быть благом их постепенное исчезновение с лица земли, так как если существуют пути спасения, найдутся и души, стремящиеся идти по ним. Но, если некому будет идти по ним, то и сами пути окажутся никому не нужными. Здесь другая сторона этой логики. Однако, если неизбежное происходит и явление приняло необратимое движение, то появляются дополнительные возможности для качественного изменения ситуации, и метисация как раз в этом отношении – одна из таких возможностей, позволивших тлашкальтекам полностью не исчезнуть с лица земли. Сохранить своё, пусть и потерявшее много, генетическое и культурно-историческое наследство, растворив его в генах представителей другого более сильного и развитого, в своём значении, народа. Таким живым реликтом или образцом, как хотите, была девушка-метиска по имени Найакатес – возлюбленная идальго Франсиско Карабанчеля.
И хоть в крещении она приняла другое имя – Крессенсия, что означало «расти, процветать», сама себя она называла Найакатес. Её мать, происходившая из народа науа (взятая в жёны испанским переселенцем, отцом Найакатес Родриго Феолем, умершим два года назад от лихорадки), звала её Крессенсией, хотя сама же она по просьбе прабабки-тлашкаланки назвала дочь при рождении индейским именем. Все, кто знал её, а также её жених Франсиско, называли Найакатес её испанским именем, даже не пытаясь выговорить её «el primer nombre». Совсем не препятствуя этому, в душе она сознавала себя не иначе, как Найакатес. Что именно означало это имя, она не знала, не знала и её мать (хоть прабабка и оставляла какие-то сведения относительно него, утерянные впоследствии), но ей всегда казалось, что оно похоже на птицу с синими крыльями, олицетворявшую силу и душевную красоту её народа. Найа, она полагала – это науа, а остальная часть её имени непременно должна означать имя какой-нибудь мифической птицы, вроде аиста или цапли, почитаемой у ацтеков и других народов близкородственного корня.
Единственно, что она помнила со слов прабабки, переданных матерью, это то, что её имя принесёт счастье оставшейся части её народа. При этом она не сказала, будет ли счастлива сама Найакатес-Крессенсия. А на вопрос об этом, только отмахнулась, просипев: «достаточно с каждого счастья его народа, большего счастья и не надо». Может быть, эти слова и отображали какую-то сверхважную истину, но для отдельного маленького человека казались чересчур сложными и страшными по величине и глубине, заложенных в них смыслов. А Найакатес всегда хотела быть счастливой сама. Но счастье, как она успела убедиться, всегда зависело от других людей и всевозможных обстоятельств, только при исполнении которых, можно было ощутить себя полностью счастливой. И так как главное на пути к абсолютному счастью у нее уже было – это её любовь к Франсиско и его любовь к ней, она ждала исполнения всех заветных обстоятельств, сопутствующих настоящей счастливой жизни. Она ждала, пока Франсиско сделает ей окончательное предложение и поведёт её под венец в белом свадебном платье, после чего она сможет родить ему и себе долгожданных детей, для начала – мальчика и девочку, или наоборот. Она ждала, пока дядя отца, наконец, отдаст часть полагавшегося ей наследства, оставшегося после кончины её дедушки Роберто Феоля – владельца рудника близ Тескоко. Она ждала и надеялась, когда, став её мужем, Франсиско отвезёт её на корабле на родину её отца и деда, на родину его предков – в Испанию. Она очень хотела увидеть Мадрид, Бургос и Толедо, это было её мечтой детства. Ещё она хотела, хотя бы во сне, увидеть мифическую родину науа – Астлан, где водились волшебные цапли, приносящие удачу. Но последнее было обратной стороной её вполне реалистичных устремлений и раскрывало тайную сторону её натуры.
Наконец, настал тот день, когда Франсиско повёл её под венец в желанном свадебном платье, и, пройдя священный обряд венчания, она стала его законной супругой. В тот же день дядя перевёл в её пользу часть семейного наследства, отдав в её собственность рудник и шахту в Тескоко, где работали несколько родов из остатков народа тлашкальтеков.
По этой причине плавание в Испанию пришлось отложить на неопределённый срок. Необходимо было в первую очередь заняться делами шахты, так как при прежнем хозяине положение её пришло в упадок. Приехав в Тескоко в сопровождении Франсиско и управляющего шахтой, она первым делом захотела взглянуть на труд и жизнь рабочих-тлашкальтеков. Увиденное поразило Найакатес. Люди – стар и млад, работали на месте в тяжелейших условиях, изнывая от жары, голода и болезней. Умирающих хоронили неподалёку, бросая их тела в общую могилу. Надзиратели – из метисов и представителей других местных племён, не церемонились с несчастными, принуждая работать тех сверх установленной смены.
– Вы уволены! – заявила она управляющему в лицо. – Вы и все остальные, участвовавшие в этом ужасе!
Она была в гневе. Но больше всего она злилась на дядю, который допустил это безобразие. Но теперь-то она точно исправит положение дел и установит человеческий порядок здесь.
– Дорогой, ты поможешь мне навести тут порядок? – обратилась она к мужу.
– У самого у меня вряд ли получится заниматься здешними делами, но я могу прислать доверенных людей, которые помогут тебе в этом, – предложил выход Франсиско Карабанчель. – Если ты согласна, я незамедлительно отправлю сюда нового управляющего.
– Да, будь добр, дорогой, а то одна я тут точно не справлюсь, – сразу же согласилась она.
– Хорошо, Крессенсия, любой твой приказ будет выполнен, но старайся прислушиваться к мнению людей, которые будут окружать тебя.
– Хорошо, я постараюсь.
Пообщавшись с людьми, накормив их, запретив детям работать в шахте, заплатив всем полагающуюся плату за труд, Найакатес уехала обратно в Тлашкалу де Нуэстра Сеньора де ла Асунсьон. А спустя несколько дней приехал новый управляющий со своими приказчиками и надзирателями. Правила, установленные им по приказу новой хозяйки, позволили людям на время вздохнуть и набраться сил; условия жизни и труда стали гораздо лучше прежних, доктора стали посещать больных, питание заметно улучшилось. Однако вместе с этим постепенно увеличился сам объём работ, что стало сказываться на жизненных силах работающих тлашкальтеков. Их жалобы дошли до Найакатес, после чего она потребовала снизить объём работ до прежнего уровня.
– Но, дорогая, – убеждал её Франсиско, – снизится производительность труда, снизится и прибыль, а тогда шахта станет нерентабельной и её придется продать за бесценок. Неужели ты не понимаешь?
– Не понимаю и не хочу понимать! – стояла на своём Крессенсия. – Люди важнее золотых реалов.
– Тогда зачем ты взяла эту шахту? Взяла бы людей, а её сразу бы выставила на продажу.
– А куда было деть людей, если бы они лишились возможности заработать себе на жизнь?!
– Взяла бы людей и деньги, а шахту оставила своему дяде.
– Он бы ни за что не пошёл на эти условия.
– Почему ты так думаешь?
– Она была обузой для него и с людьми и без них. Денег он давать не хотел, ты знаешь, насколько он жаден, поэтому рассчитался со мной упадочной шахтой.
– Хорош родственник.
– Само милосердие. Но повторюсь, сейчас главное для меня это люди, я должна им помочь, иначе я… Иначе я…
– Иначе что?
– Иначе я не Найакатес.
– Ты Крессенсия.
– Ты знаешь меня как Крессенсию, но я не совсем она.
– Ты волнуешь меня новыми загадками, – усмехнулся он.
– Они волнуют и меня, – задумчиво произнесла она.
– Лучше сосредоточься на семейных делах, – обняв её за талию, сказал Франсиско. – Мы должны совершить то, о чём мечтали.
– Да, любимый! – бросившись в его объятия, воскликнула она.
Несмотря на диктуемую целесообразность, Найакатес не отошла от своего намерения ослабить режим работы на шахте и освободить людей от непосильного труда. Надев на себя длинное, плотное драповое платье, высокие кожаные сапоги с железными подбивками на каблуках, покрыв голову шалью, она уселась в экипаж, приготовившись к дальней поездке. Франсиско в это время вместе с небольшим отрядом кабалерос выехал в соседний регион к месту подавления восстания среди одного из племён чичимеков. Причиной мятежа стало расселение слуг ташкальтекстких дворян вблизи их территориальных владений. Недовольные этим решением властей, чичимеки учинили погром в резиденции наместника, перебив поголовно всю его охрану, а его самого с позором выгнав из города.
Пока Франсиско Карабанчель пытался усмирить бушевавшие толпы агрессивных чичимеков, его супруга уговаривала управляющего Мойзе Руаса пойти на уступки и принять её предложение. Но Руаз твёрдо отстаивал свою позицию, не желая предпринимать послабления в отношении людей.
– Хорошо, вы ещё раз подумайте над моим предложением, а я пойду к людям. Прикажете дать команду – завершить на сегодня работы, сеньор Руаз?
– Но как? У нас ещё полдня работ! – в негодовании воскликнул управляющий.
– Я сказала вам, дайте команду! – настойчиво повторила она.
– Сеньора Карабанчель, вы не можете…
– Могу! А вы рискуете быть уволенным, раз не слушаете доводов владелицы шахты!
– Я слушаю, но я руководствуюсь целесообразностью… – сменив тон, продолжал отговаривать её Руаз.
– Я не поменяю своего решения. В течении того времени, пока я буду находиться на руднике, вы должны представить мне новый план работы. – Бросив на него суровый взгляд, она решительно вышла из помещения.
Общаясь с детьми и взрослыми работниками рудника, она пришла к выводу, что эти люди, так или иначе, в скором времени обречены на смерть. Труд на руднике отнимал не только энергию, но и высасывал жизненные силы, здоровье тлашкальтеков. Даже в случае снижения объёма работ, вредное влияние рудника не прекратится и агония лишь продлится немногим дольше. Обнимая ребёнка, родители которого в течении десяти лет работали на руднике и в шахте, она с трудом сдерживала слёзы, думая о том, почему она ничего не может сделать для исправления ситуации.
«Как так? – рассуждала она, – Это же мой народ, моя кровь и я сама толкаю его в могилу, каждодневно гоня его в эту ядовитую бездну! И неважно, что приказы отдаю не я, а специально поставленный для этого человек, – всё одно! А эти дети, они тоже дышат смертельными парами, пропитавшими здесь всё вокруг, въевшимися в стены и потолки их жалких жилищ, в их предметы быта, в их собственные поры!»
Увидев черноволосую девочку лет восьми, выглядывавшую из-за матери, она подозвала её к себе. Девочка глядела на неё своими огромными, грустными глазами, в которых она узнавала нечто близкое ей, что не раз наблюдала в глазах матери или бабушки, в своих собственных глазах, разглядывая себя в зеркало, изыскивая в себе черты далёких предков.
– Как тебя звать, малышка?
– Меня зовут Socorra? – ответила девочка, приближаясь к ней.
– Кто тебе дал это имя?
Она оглянулась и посмотрела на мать, передавая стоявшей рядом женщине её ребёнка.
– Она родилась здесь на руднике. Старик-знахарь посоветовал нам дать это имя, чтобы пришла помощь.
– А почему на испанском, а не на науа? – спросила она, держа за плечи Сокорру.
– Он сказал, что на этом языке это имя прозвучит громче, чем на исчезающих языках науа.
– Сокорра! – громко повторила Найакатес и отпустила девочку к матери.
– Сокорра!
– Сокорра! – повторяли люди вслед за ней, одобрительно качая головами.
– Скажите мне, сколько людей умерло здесь за последний месяц? – спросила она у мужчин, поднимаясь на ноги.
– Много! Мы не считали, – ответил один из них.
– Считать надо жизни, а не смерти, смерти уже не принадлежат нам, – ответил другой.
Она посмотрела на него – это был маленький сгорбленный индеец лет пятидесяти восьми, неизвестно как доживший до своего нынешнего возраста, ведь в основном мужчины не дотягивали здесь и до пятидесяти.
– Не буду спорить с вами. Но я хотела бы знать, сколько вас тут всего осталось?
– Человек триста вместе с детьми, – ответил первый мужчина. – Ещё годик и нас останется не более двухсот. Молодые больше не хотят рожать детей, боясь за их будущее, а старикам уже поздно.
– Старикам! – воскликнула она и ужаснулась.
– Сеньора, мы хотели бы поблагодарить вас за то, что вы похлопотали за нас, – нерешительно проговорила женщина – мать той самой девочки Сокорры. – Нам теперь живётся лучше, чем прежде.
Другие женщины поддержали её одобрительными возгласами.
– Да, спасибо!
– Спасибо!
– Не за что, – прикрывая веки, еле слышно промолвила она.
Осмелев дети, окружили её, восторженно восклицая:
– Сеньора! Сеньора! Сеньора де оро!
– Прошу вас, – обратилась она ко всем, прощаясь, – не зовите меня больше сеньорой или как-то иначе. Зовите меня Найакатес – это моё настоящее имя!
– Найакатес!
– Найакатес!
– Найкатес! – раздавались детские и взрослые голоса отовсюду.
Добравшись до дома, она получила страшное известие – в бою с мятежниками погиб Франсиско.
Несколько месяцев она не могла оправиться от горя, не выезжая никуда из города и практически не выходя из дома. Она не могла ни есть, ни пить, ни смотреть на солнечный свет. Ежедневно плотно закрывая ставни и занавешивая окна, лишь по ночам она открывала их, чтобы слышать звуки далёких вод и тревожное пение речных птиц, изливая своё горе ночному небу.
Найакатес ни с кем не общалась, только иногда ненадолго впускала к себе мать, чтобы дать ей необходимые распоряжения по хозяйству. С приказчиком Франсиско она общалась через служанку, передавая ему свои указания на бумаге. В церкви её не видели уже месяц. На могиле супруга она тоже давно уже не появлялась. Она сильно исхудала и почти потеряла голос. На мольбы матери, просившей её выйти из заточения и вернуться к полноценной жизни, она не обращала внимания. Ей хотелось умереть. И только мысли о людях на руднике, мучили её неизвестной тревогой, не давая забыться совсем.
Каждую ночь она думала о далёкой стране, куда мечтала уйти одна. Она представляла себя многочисленные реки, омывающие покрытые густой, мягкой травой берега. Она слышала звуки струящейся воды, ощущала запахи растений, видела стаи птиц, среди которых было несколько серых цапель, грациозно прогуливавшихся вдоль водоёма. Ночные путешествия давали ей новые силы для того, чтобы жить дальше, воскресая из небытия мук и скорби.
Как-то рано утром пришла служанка и доставила новость от приказчика: «Сеньора Карабанчель, сообщаю Вам, что на шахте в Тескоко случился пожар, погибло около тридцати человек, ещё столько же раненных. Жду Ваших дальнейших приказаний. J.D»
Взяв в себя в руки, она решила отправиться на рудник, чтобы помочь раненым и разобраться в случившемся. Приехав на место в сопровождении приказчика её покойного мужа и верного слуги-оруженосца Пабло, она сразу же отправилась к хижинам, где залечивали раны пострадавшие в недавнем пожаре. Там люди рассказали ей, что пожар устроили специально, чтобы заставить людей работать как раньше, без перерывов и выходного дня – el Domingo. Распорядившись перевязать больных и вызвать лучших докторов из Тескоко, она бросилась к зданию администрации. Вместе с ней последовали несколько мужчин-индейцев, приказчик и слуга, сопровождавший её повсюду.
– Вы не можете ничего сделать, – холодно отвечал ей Руиз на её претензии. – Шахта будет продана за долги!
– Что? О чём это вы? – дрожа от гнева, воскликнула она.
– Да. И это результат ваших указаний, вашей чрезмерно гуманной политики. Вот тут долговые расписки и прочие документы, – он достал с комода огромную, толстую, сшитую вручную книгу и бросил её перед ней на стол. – Разбирайтесь теперь сами!
– Что значит, разбирайтесь сами? – продолжая негодовать, закричала она.
– Да. До вас невозможно было достучаться, вы были заняты своим горем. Я понимаю, конечно, вас, но вы сами отошли от дел, а мы чётко следовали вашим указаниям.
Он перевёл взгляд на приказчика, ожидая от него подтверждения своих слов.
– К сожалению это так, сеньора, – подтвердил приказчик, – я несколько раз сообщал вам о проблемах на шахте, но вы ничего не ответили.
– Я не помню, я была не в себе… Я и сейчас…
– Ничего не поделаешь, сеньора, – выражая наигранное сожаление, протянул Руаз, – время упущено. Сейчас положение такое, что нужно как можно быстрее избавиться от рудника, иначе сумма долга возрастёт, и тогда вы окажетесь виновной не только перед кредитором, но и перед самим законом.
– Что вы хотите сказать? – не верила своим ушам Крессенсия. – Что вина лежит на мне, а вы тут не причём?
– Так получается сеньора, вы ведь владелица, и вы подписывали приказ, одобрив новый план работы. Мы лишь исполнители в данном случае.
– Я уверена, это ваши действия довели шахту до банкротства! Вы хотите, чтобы я отдала её вам даром, а вы потом продали бы её кредитору! Да? Отвечайте? – Она не собиралась сдаваться и была готова сокрушить стоявшего напротив неё человека. – Я не позволю вам обдурить меня! Я вдова героя, потомка аделантадо!
В этот момент приказчик попытался умилостивить гнев Крессенсии, объясняя ей, что в действительности содержать эту шахту не имеет смысла и лучше продать её.
– Хорошо, даже, если я соглашусь, куда я дену всех этих людей?
– Они – неотъемлемая часть шахты, без них она пустышка. Ну, не совсем пустышка, но речь идёт о продажи рудника вместе с индейцами.
– С индейцами?
– Да, с людьми. Другого выхода нет.
– А если я не захочу? Люди не продаются – они не товар! Они не рабы! Вы слышите меня? Они не рабы!
– В таком случае, – вытирая пот со лба, отвечал приказчик, – вы ничего не сможете получить за рудник. Без людей его хватит лишь на то, чтобы погасить долг.
Подумав, пролистав долговую книгу, Крессенсия ответила:
– Хорошо, забирайте себе рудник, я забираю людей!
– Но куда? – воскликнул шокированный приказчик. – Куда? В Тлашкале не найдётся для них места…
– Почему не найдётся? Они будут жить в доме отца Франсиско, где сейчас живёте вы! – Она смерила его решительным взглядом.
– Как? А я, я где буду жить?
– Вы будете жить здесь. Смотрите сколько прекрасных домов у индейцев, выбирайте себе любой!
– Но это невозможно… – пролепетал приказчик.
– В таком случае, ищите другой выход. Наверняка, сеньор Руаз подскажет вам, где ещё можно поселиться тут. Правда, сеньор Руаз? – Она бросила на него гневный взгляд и позвала индейцев, ожидавших её за дверью.
– Вы всё слышали?
– Да, сеньора! – ответили они в один голос. – Да, сеньора Найакатес…
– Тогда идите и соберите людей! Всех! Отныне, с сегодняшнего дня больше никто не работает в шахте! Довольно!
– Слушаемся, – энергично закивав головой, ответил один из них.
– Мне кажется, вы много на себя берёте, – попытался возмутиться Руаз. – Женщина не имеет права командовать мужчинами…
– Да, расскажите это в Мадриде и вам скоро укажут ваше место.
– Мы не в Мадриде…
– Всё равно! В Новой Испании действуют законы Испанского Королевства. Тем более я распоряжаюсь своим собственным имуществом, своими людьми! Что вам не нравится?
– Сеньор Руаз, – вмешался в дело приказчик, – я думаю, сеньора Карабанчель поступает так, как ей велит совесть и долг перед своим народом. Не будем пытаться оспорить у неё это право.
– Я не пытаюсь ничего оспаривать. Хорошо, ладно, поступайте, как хотите, я только хотел предупредить, что это может не понравиться властям…
– Каким властям? Эти люди свободны, и вправе выбирать свой путь, свою жизнь!
– Пусть так, но не думаю, что они согласятся покинуть свои насиженные места.
– Насиженные места! Что я слышу?! – Она смеялась, не пытаясь сдерживать себя. – Ещё года три нахождения здесь на руднике и никого из них не останется.
– Года три это немало…
– Прекратите! Вы отвратительны! Забирайте себе рудник и не смейте препятствовать мне! А не то я пожалуюсь губернатору! А он, чтоб вы знали, ещё чтит память погибшего Франсиско Карабанчеля и его славного отца! – Она подала знак оруженосцу, и тот шагнул вперёд, придерживая шпагу на поясе, тем самым демонстрируя готовность защитить свою госпожу в случае необходимости.
При этих словах Руаз попятился назад и мгновенно сник, пряча взгляд в сторону.
– Помогите мне собрать людей, а дальше вы свободны!
– Хорошо, хорошо, – процедил приказчик, покорно последовав за Крессенсией.
…
Мне показалось, что Хосе преувеличивает, описывая героиню в таком виде, так как вряд ли в семнадцатом веке женщина в одиночку могла решить столь сложный вопрос. И всё же я не стал слишком уж критически рассматривать поведение Крессенсии, тем более, что мне оно более, чем импонировало, скажу больше, я восхищался её действиями. С кем можно было сравнить её, я даже сразу и не скажу. Наверное, только с Жанной д’Арк. Да Крессенсия-Найакатес – Жанна д’Арк своего маленького народа! Хотя это моё субъективное мнение и другие могут с ним не согласиться. Великий подвиг Орлеанский девы свершился во времена внешней оккупации её страны, опасность народу отважной Найакатес угрожала, скорее, изнутри. Но не станем спешить. Впереди их ждала сложная дорога – дорога к свободе…
…
Люди собрались на площадке перед зданием управления. Пришло большинство из тех, что жили и работали на руднике. Многие, прослышав, что сеньора забирает их в город, пришли с детьми и со своими пожитками.
Приказчик объявил людям, что сеньора Карабанчель предлагает им покинуть рудник и поселиться в предместье Тлашкалы; для этого дополнительно к имеющемуся дому будут возведены временные постройки для проживания тех, кому не хватит места в нём.
– А чем мы будем там заниматься? – спрашивали люди.
– Здесь у нас хотя бы есть работа!
– Да! На что мы будем жить?
Других, похоже, не волновали эти вопросы, и они были готовы отправиться в путь сию минуту следом за своей милостивой госпожой.
– Вы можете обрабатывать землю, заниматься садоводством, пасти скот, трудиться на стройке, а ваши дети получат возможность учиться в школе, – объясняла им Найакатес.
– А что станет с нашим жильём здесь? – спросил кто-то из мужчин.
Найакатес еле сдержала себя, чтобы не накричать на обратившегося к ней с этим вопросом человека.
– Это вы называете жильём? Это жалкие халупы, где процветают болезни и нищета! Вам предлагают лучший кров, лучший удел, а вы твердите о жизни здесь! Если вам так дороги ваши дома, оставайтесь жить в них, а кто хочет и готов идти навстречу новой жизни, добро пожаловать!
Услышав её слова, люди стали поспешно отделяться от группы немногочисленных скептиков и переходить на сторону последователей Найакатес.
– Вас хотят продать в рабство! Не идите за ней! Вы сошли с ума! – кричал один из скептиков – седовласый пожилой мужчина, лишённый напрочь зубов и большинства пальцев на левой руке.
– Я не думала, что среди вас найдутся те, кто рабство путает со свободой! Но они не виноваты, просто они никогда не видели свободы!
– Ложь! Не верьте ей! – кричал беззубый индеец.
Мойзе Руаз наблюдал за происходящим из окна второго этажа, в очередной раз раскуривая огрызок коричневой сигары. Кривая ухмылка отразилась на его изъеденном оспой лице.
– Итак, – воскликнула она, – кто готов идти со мной, с нами, собирайтесь, кто сомневается – решайтесь, у вас ещё будет максимум несколько дней, затем шахту продадут, и власть над вами перейдёт к другим хозяевам! Сеньор Мойзе не даст соврать! – Она обернулась, глядя на Руаза. – Не так ли, сеньор Руаз?!
Управляющий утвердительно покачал головой, с презрительным видом сплёвывая крошки табака на пол.
Люди засуетились, хватая детей и мешки с вещами.
Другие, уверенно стоявшие по её сторону, стали хором выкрикивать её имя:
– Найакатес! Найакатес! Найакатес!…
В конце концов, ей удалось увести большую часть тлашкальтеков с собой. Как она и обещала, она устроила всех переселенцев в поместье покойного мужа и в его предместьях, силами самих людей возведя лёгкие жилые постройки для их временного проживания, пока губернатор не распорядится выделить им постоянные жилища. Ради этого она ездила к нему на приём, сумев добиться разрешения на строительство и проживание бывших шахтёров и их семей в предместье Тлашкалы де Нуэстра Сеньора де ла Асунсьон. Индейцы с воодушевлением восприняли это известие, и с усердием принялись обустраивать свои новые жилища.
Она не заметила, как вернулась к жизни. Дети, которым она посвящала многие часы, окружавшие её каждодневно, научили её жить, не принося себя в жертву горю. Дети и цветы, а также её сны и ночные видения исцелили её сердце от гибельной скорби. Все вместе они устроили в саду цветочные оранжереи, посадили кустарники, шиповник, яблони, перенаправили русло ручья Асунсьон через сад. Спустя некоторое время к ним стали прилетать птицы. А один раз они с детьми видели, как прилетела цапля; она охотилась на лягушек и мелких рыбёшек, обитавших в водоёме на краю сада.
Со временем Найакатес переселилась в загородное поместье вместе с матерью, служанкой и верным слугой-оруженосцем. Каждое утро, выходя во двор, она видела играющих детей, идущих на работы людей, хлопотавших в оранжерее садовников, слышала пение птиц, обитавших в гуще деревьев. Ступая в глубину сада, она слышала, как цветы разговаривали друг с другом, она ощущала успокоительный аромат многих растений, видела, как спешил ручей навстречу водоёму, где гуляла серая цапля, ставшая частой гостьей в поместье. Дети повсюду следовали за своей госпожой, изредка оставляя её наедине с собой. В эти мгновенья мимолётного одиночества Крессенсия наблюдала за таинственной птицей, облюбовавшей эти места. Играя синеватыми перьями, переливавшимися в лучах утренней зари, птица осторожно ступала по воде, высоко поднимая свои тонкие ноги, словно боялась намочить их. В поисках живности она внимательно вглядывалась в дно водоёма, время от времени запуская свой длинный острый клюв в воду. Когда солнце устремлялось к зениту, обжигая своими лучами дневную землю, цапля пряталась в тени деревьев, впадая в дрёму. А к вечеру снова улетала, оставляя после себя на берегу свои синеватые перья. Найакатес втайне собирала их и делала из них амулеты счастья, которые дарила детям, беременным женщинам и тем, кто никак не мог забеременеть. Она вешала талисманы у постелей больных рядом с распятьями, висевшими у изголовий. Люди стали замечать, что дары Найакатес приносят им удачу и исцеление, а женщинам счастливое разрешение от бремени.
Она решила отблагодарить загадочную птицу и подарить ей имя. Она назвала её Найака-Астлан, что означало – Девушка Науа из Страны Цапель.
Услышав однажды, как она зовёт её этим самым именем, цапля, осторожно ступая по влажному берегу водоёма, подошла к ней на расстояние десяти шагов и с любопытством уставилась на неё. Найакатес сделала вид, что занята изготовлением амулета, хотя на самом деле он уже был готов. Внимательно наблюдая за её действиями, цапля приблизилась к ней. Видя, что девушка её по-прежнему не замечает, она легонько коснулась клювом её руки. Найакатес подняла взор и улыбнулась своей жизнерадостной улыбкой любопытной птице.
– Привет, – сказала он тихим голосом, чтобы не спугнуть её.
Цапля замотала головой, слегка расправляя свои синие крылья.
– Ты приветствуешь меня так? – продолжая улыбаться, промолвила Найакатес.
Цапля в ответ ещё сильней замотала головой.
– Какая ты красавица! – пытаясь погладить её шею, приговаривала она. – Какая грациозная!
После этого цапля подходила к ней каждый день, давая гладить себя и нежить слух ласковыми словами. Она как будто бы всё понимала, стараясь отвечать ей взаимностью. Иногда она клала ей свою голову на плечо и подолгу не отходила от неё. Иногда играла с ней; клювом поддевая кисти её рук, призывала встать и следовать за ней в сторону водоёма. Найакатес всегда послушно шла за ней. Однажды Найа-Астлан пригласила её полетать, расправляя перед ней крылья, как перед полётом.
– Ты хочешь, чтобы я взлетела? Но я не могу, милая моя! Мы – люди не летаем, давно уже не летаем…
Но цапля не оставляла попыток пробудить в ней её внутренние крылья, крылья её души. Видя настойчивость птицы, Найакатес за неимением других возможностей, мысленно пыталась подняться в воздух вслед за своей крылатой подругой. И однажды ей это удалось. Она не встречала никаких внутренних преград; рассудок скептически наблюдал за этим чудачеством, но старался не вмешиваться не в своё дело, тело тоже не мешало ей, полностью расслабляясь в такие моменты. Благодаря этому её невидимое тело обрело невиданную лёгкость и способность перемещаться в пространстве, куда всё время почему-то звала её удивительная птица.
В одной из тихих ночей, когда звёзды светили не так ярко как обычно, изливая свой тусклый свет на поверхность мерно струящихся вод, Найа-Астлан снова пришла за ней и позвала её за собой…
Они летели, летели вместе над землёй, над реками, над пустынями и городами. Прекрасная высокая страна открывалась её взору, появляясь из-за плотных воздушных облаков. Небо этой страны казалось изумрудно-голубым, солнце её излучало прозрачный свет, отливавший неземной белизной. Земля дышала густыми растениями и полноводными реками, и была всюду усыпана разноцветными цветами, похожими на большие деревья кактусами, увенчанными сочными яркими плодами. В этой стране было много больших и маленьких птиц, среди которых она видела двукрылые, четырёх и шестикрылые прекраснейшие создания. Были птицы и совсем без крыльев, но они тоже умели летать благодаря солнечным лучам, притягивавшим их лёгкие тела к себе. Она видела небесное светило в небывалом его великолепии и на его фоне прекрасный не то женский, не то мужской лик, возвышавшийся в сиянии славы к пику небес. Она видела горы в виде хрустальных пирамид и пирамиды в виде алмазных вершин. Она видела людей, похожих на людей её народа, одетых в праздничные красочные одежды, с улыбками на устах и радостными взглядами. Найа-Астлан летела впереди, пролагая ей путь в далёкую даль, озаряя пространство вокруг неё голубым сиянием. Она вспомнила детство, когда во сне небо дарило ей крылья, зовя в свои бескрайние просторы. Она вспомнила слова, которые прабабушка говорила ей перед сном, после которых она всегда засыпала.
«Не спи во сне, сон не для сна, он мост в страну нашего счастья. Лети по нему без страха, небесная птица укажет тебе путь! А ты укажешь его остальным, тем, кто пойдёт за тобой, кто полетит за тобой, за твоими мечтами! Найакатес…»
…
– Почему ты не пишешь картины об этом? – спросил я Хосе после того, как мы отчистили его мастерскую от налёта гари и восстановили некоторые стеллажи.
– Я бескрылая птица, которая хочет взлететь и не может, – убирая уцелевшие картины в контейнер, ответил он.
– Почему бескрылая? – удивился я.
– Потому что погряз в мирском.
– Все мы погрязли в мирском.
– Мои картины погрязли в мирском. Они не о жизни. Они о смерти, они источают трупный запах. А история о Найакатес – это живой источник. Но что с ней теперь я не знаю, не знаю…
Внезапно он схватил канистру с прозрачной жидкостью, стоявшую в углу, открыл её и стал поливать холсты, уже сложенные в ящике.
– Что ты делаешь? – воскликнул я.
– Делаю то, что не успел доделать огонь!
– Какой смысл?! – Я вырвал канистру из его рук и отшвырнул ногой зажигалку, выпавшую у него из кармана. – Оставь лучше эту затею.
Он сидел на ящике, обхватив голову руками, и напряжённо молчал. Его жидкие, седоватые волосы, проникая сквозь тонкие, кривые, пальцы, падали на кисти рук, в одной из которых он сжимал вещь, похожую на пернатый индейский амулет, как мы называли их раньше, встречая их в изобилии в «волшебных» лавках, расположенных в венских и в валенсианских переулках, скрывавших в себе немало других чудес.
– Кто пойдёт за тобой, кто полетит за тобой… – шептал он невнятно, продолжая сжимать в руке непонятно откуда взявшийся амулет, напоминавший изображение солнца у тольтекских народов… – Кто полетит за тобой…
_____
Примечания:
«A que tonto» (исп.) – «Что за глупец».
Тлашкала де Нуэстра Сеньора де ла Асунсьон – город в Мексике; исторический центр тлашкальтеков.
El primer nombre (исп.) – первое имя.
Adelantado (исп.) — первопроходец
Цапля – возрождение; плодовитость, феникс
Socorro (исп.) – спасение, помощь.
Ацтлан или Астлан – мифическая страна ацтеков, переводится, как «Страна цапель».
февраль 2018
Марат Шахманов
(«Мифы Великой Америки»)
фото: Егор Власов