ВСТРЕЧА НА ЛАЙНЕРЕ Швейцарский сыр. Немецкая овчарка. Доносятся на идиш – Нет, нет, не стоит, брось ты эти бредни! Стихают голоса. …Гора пенсне, колечек валуны, Обтёрлись полы офицерского плаща – Ты искупалась, крошка? …Повсюду тишина стояла. Ночь. – Ну, всё, прощайтесь, время вышло! Эй!.. О, майн Готт, к чему воспоминанья?! А притворялась бедною простушкой – Я здесь! Ты где, малышка? Эли!.. (Уходит. Вслед ему доносится звонкий, дружеский смех Брэдли.) *Строки написаны в процессе знакомства с воспоминаниями З. Посмыш. 27.04.19.
ПАМЯТЬ, НЕ СПИ!.. «Их расстреляли на рассвете…» Тишь, вековая тишь. Белое око черно. Куришь впотьмах, молчишь. Серые будни страшны. Тухнет свеча на стене. Стой! Куда ты бежишь? – Мука достигла дна. Поезд несётся во мрак. Кружится веретено. Бродят по кромкам крыш 20.09.2016.
БЬЁТ КОЛОКОЛ Бьёт колокол, бьёт колокол, бьёт в кость, P.S. 7.15. Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. (Иер 23, 16. Мф 24, 4. 1 Ин 4, 1.) 2016 Мученье вызывает каждый вздох, …Вы дважды два учились сосчитать, Холодный дождь и льда свинцовый град 23 июня 2012.
Марат Шахманов
Стихи из одноимённого цикла
Автор: Марат Шахманов
(Сцена)
И в виде встреч с возлюбленным подарки.
Осознанное рабство выше плена
Слепого страха. Кровь застыла в венах
При виде прошлого, затоптанного в грязь,
Где человек, не человек, а мразь…
Но не сейчас… Сейчас, какая прелесть!
Как грациозна эта пассажирка!
– Элиз!
О чём задумалась ты, крошка, что ты видишь?
– Нет, ничего…
Обрывки слов, и польский парафраз,
Как рефлексия горькая на газ…
Я пропущу одну другую с Брэдли.
А ты поспи, или сходи в бассейн.
Как жалко, нет на лайнере музея.
– О, только не музеи, нет, не надо!
Там голоса доносятся из ада…
– Ну, хорошо, не нужно, так не нужно,
Тебе пойдёт на пользу климат южный.
Бай, бай, до скорого!
Тут за бортом проходит полоса
Между двумя враждебными мирами,
Вдоль ватерлинии прочерченной морями,
Здесь прошлое для памяти запретно,
Там будущее – выбито на клетках
Колючей проволоки вьющейся змеёю
На километры вдаль, на метры под землёю…
Нет, это не она… скорее, призрак
Стекло на солнце образует призму.
Серёжек скоп… опять больные сны…
Когда же это кончится! «Не знаю.» –
Так каждый говорит в застенках рая,
Отравленного ядом мистицизма,
Уставшего от зла анахронизма,
Тревожащего бюргерский покой.
Она похоже на неё, на ту… Рукой
Её владеют прерванные числа,
Похожие на дьявольские мысли –
Как тени смерти – бледные, нагие,
Сухие, лаконичные, тугие,
Как камнем заряжённая праща…
Свиная кожа, та, по крайней мере, носка,
Натрёшь её до блеска жирным воском,
А эта бесполезная, стареет
Уж прослужив какому-то еврею,
Или ещё кому…
Нет, больше не могу…
У сербки с мясом вырвали серьгу,
Заела у неё тогда застёжка…
А время шло…
– Нет, не хотелось.
– Может, потанцуем?
– Нет, не сейчас.
– Ты, милая, тоскуешь.
Ах, может, я смогу тебе помочь?
Солдат спокойно спал себе на вышке,
Напарница читала, молча, книжку,
Я наблюдала за двоими из окна.
Он обнимал её, дрожала вся она,
В порыве чувств забыв про страх и боль,
А я играла с упоеньем роль
Вершительницы судеб этих смертных.
И мной владела мудрость интроверта
В противовес сентиментальной блажи
Сих двух, что не способны были даже
К обычной благодарности, присущей
Лишь людям, в чьих больших пылает душах
Огонь очищенных от примеси кровей…
Мы не свободны в выборе. Германия
Страдала больше всех, а наш народ –
Он жертва в этой бойне… Закрой рот!
Что говорю я! вдруг меня услышит кто-то,
И все тогда, карьеры и работы
Лишимся вмиг…
Опять, опять она!
Мила, красива, но, как смерть бледна.
А взор её из-под припухших век –
Тяжёл, неумолим, как этот век.
И ладно, только смотрит на меня,
Он пробуждает линию огня,
Уснувший освещая крематорий…
Оставь меня, пусть судит нас история,
А не чьи-то злобные глаза,
Где не родится ни одна слеза!..
Куда бежать от них? В каюту? К Брэдли? К мужу?
Он вожделеет свой обильный ужин.
А мне не до еды, меня тошнит до боли,
Мне убежать бы, скрыться там, на воле!..
Но океан… проклятая ловушка!
Колдунья полька! Хочет извести
Меня она! А я её спасти
Тогда пыталась. Лучше бы за ним,
Ее отправила в барака жёлтый дым,
Где в грозный тот, фатально судный вечер
Вмиг превратили дьявольские печи
В пустынный пепел горемычный табор…
Но, а сейчас мне только за борт! за борт! за борт!..
Лишь там спасение…
Очки оставила, панаму, зонт и книжку.
Ушла, наверное, в каюту. Всё же качка.
Сэм, посмотри, какая милая полячка!
– Мне ближе немки или англичанки.
Американки – нет. Нет, также – итальянки.
Я, как всегда, за чистые сорта.
– Ну, погляди ж, она прекрасна, возле рта
Ее такая восхитительная мушка…
– Ты ведь женат, куда тебе подружка?!
– Эх, горько слышать гадости от друга.
Что ж, поищу любимую супругу…
(Муса Джалиль – «Чулочки»)
Небо коснулось крыш,
Окон больничных палат…
Голос, по ком кричишь?
С кровью смешалось вино.
Видят свинцовые сны.
Смотрят в пустое окно.
Мышь под кроватью! Кыш!
Тихо! Солдат идёт.
Прячься за стенкой, ш-ш-ш!
Тёмные ночи черны.
Жадно вдыхает луна
Жертвенный пламень войны.
Солнце погасло во сне.
Плавно змеятся огни.
Призрак томится на дне.
Ангелу смерти кричишь, –
В рай или в ад – назад…
Время не возвратишь…
Мирного года весна
Пела о счастье тебе…
Ныне кругом война.
Страшно. Заждался враг
Новых к себе гостей.
Газом наполнен барак.
Холодно в небе, темно.
Крест вековой вины
Сердце распял давно.
Призраки серых ниш.
Судит бесстрастный Пилат.
Прячется в небе малыш…
Вчера ещё случился Холокост.
Вчера Освенцим был, была Хатынь.
Дай клятву мне, что не забудешь ты:
Распятие людей, живых людей…
Пусть ты не русский, пусть ты не еврей,
Ты будешь помнить зло минувших лет,
Хранить, как жизнь – Божественный завет…
22 – ДАТА СКОРБИ
Считаешь дни до этой скорбной даты.
Кто слышал крик войны той, тот оглох,
Кто видел кровь её – ослеп. И видит Бог,
Не сможем мы забыть её когда-то.
В тетради порванной стояли две отметки,
Никто за них не стал бы вас ругать,
Они, как скорбной горести печать –
Две двойки роковой декады лета.
Изрешетил весь двор и всю поляну,
В живых один остался только сад
И яблоня, чей дымчатый наряд
Казался взору призраком туманным…
