Марат ШАХМАН
История судьбы молодого человека и его семьи в период прихода к власти в Германии национал-социалистической рабочей партии. Борьба за личную свободу и за свободу собственной души становится единственно возможным путём к спасению для героя пьесы, оказавшегося перед страшным выбором тех лет. Когда и разум почти не в силах сопротивляться, надвигающейся клубящимися тучами лжи, в сердце яркими небесными лучами проникает любовь, озаряя внутренний мир героя изнутри. Но сможет ли любовь оградить от несчастий, если власть её не от мира?!..
Действующие лица:
Арман Нойманн – семнадцатилетний юноша. Русоволосый, крепко сложенный. Арман – древнегерманское имя, в переводе: «смелый».
Хеди – родная сестра Армана; среднего роста, худощавого телосложения шатенка с тёмно-каштановыми волосами. Имя Хеди означает: «борющаяся», «воительница».
Элфрид – двоюродная сестра Армана и Хеди по отцу; милая, совсем немного полноватая, с завивающимися светло-русыми волосами. «Элфрид, значит, сила эльфа».
Фрау Аннете Нойманн – мать Армана. Женщина средних лет; у неё чёрные волосы с заметной проседью у висков, изрезанный мелкими морщинками лоб, когда-то красивое, усталое от частого давления лицо.
Саския (Саша) – старшая сестра Армана и Хеди по матери. С детства родители зовут её Сашей. Высокая, стройная блондинка, с холодными серыми глазами и слегка заострённым подбородком, немного портящим её красивое, нордическое лицо.
Идан Хофер – возлюбленная Армана. Свободолюбивая, достаточно открытая, живая. Ясный, глубоко проникающий взгляд.
Олаф – жених Саскии.
Эдмунд – брат фрау Аннете.
Профессор Эдуард Бёйле.
Фрау Бёйле (Катарина фон Шаубах-Бёйле) – супруга Профессора.
Херман Хайм – преподаватель истории.
Доктор Клемер – пастор, заведующий кафедрой теологии в университете.
Хельмут Хедель – писатель-романист.
Герти – подруга Армана.
Клаус, Гюнтер – приятели Армана.
Курт – старший югенд-ячейки.
Герберт – садовник.
Манфред – друг детства Идан.
Руфь и Клаудия – подруги Идан.
Оратор – низкого роста брюнет в военном мундире, с горящим фанатичным взглядом.
Действие первое
Германия. Нижняя Саксония. 30-е годы.
I
Дом Нойманнов. В комнате Хеди и Элфрид. Входит Арман.
Арман(бросая рюкзак на диван). Хеди, я ухожу.
Хеди. Куда?
Арман. На войну!
Хеди. Наш Сигберт отправляется на войну! (Смеётся.)
Хеди. Слышишь, Элфрид? Наш Арман собрался на войну…
Элфрид. Куда? На войну? С кем?
Хеди. С кем ты собрался воевать, Арман?
Арман. С коммунистами.
Хеди. Пойдёшь на войну в скаутских шортиках и в галстуке или всё же переоденешься? Вон, там, в шкафу мундир дедушки, примерь, может, подойдёт. А то, как-то негоже солдату Рейха идти на битву в коротеньких штанишках, враги засмеют.
Арман. Хеди, ты дура!
Элфрид. Арман, не говори, пожалуйста, таких слов, у них плохая энергетика.
Арман. Пусть она заткнётся, Элфрид, я уже устал от её насмешек!
Элфрид. Но ты и вправду говоришь глупости. На какую войну ты собрался?! Тебе надо учиться, а не думать о политике.
Арман. Не думать о политике? Но наши лидеры призывают нас сражаться за наше будущее, иначе германский народ погибнет!
Элфрид. Не погибнет. До этого не погиб и сейчас не погибнет.
Арман. Откуда у тебя такая уверенность?
Элфрид. Оттуда.
Арман. Оставь эти сказки! Опять скажешь, что общаешься с эльфами. Чушь! Всё это чушь!
Элфрид. Пусть для тебя это будет чушью, убеждать тебя я ни в чём не собираюсь.
Хеди. Оставь его, Элфрид, пусть катится в свою Испанию или куда он там собрался… Только не забудь оповестить маму и Сашу, они очень обрадуются этой новости.
Арман. Я поговорю с Эдмундом, уверен, он поймёт меня.
Хеди. С дядей Эдмундом? Не смей! Он итак сейчас в сложном положении.
Входит Саша и фрау Аннете.
Саша. Олаф обещал быть к ужину, мама.
Фрау Аннете. Хорошо, я пожарю бифштекс и сварю рис. Ты купила вино?
Саша. Да, мама, две бутылки белого, ещё пол бутылки «Сомелье» у нас стоит в шкафу в столовой.
Фрау Аннете. А, то, что осталось с твоего дня рождения… Жаль, Эдмунд ушёл в тот день обиженным. Не пойму, почему его так задели мои слова о революционном настрое новых властей?
Саша. По-моему, тут нечему удивляться, Эдмунд стоит на позициях национал-социализма. Ко всему прочему, он грезит идеями возрождения древнегерманской культуры, а это то, чем нынешние власти подкупили миллионы немцев.
Фрау Аннете. Неужели он не видит разницы между политикой и культурой, мифами и реальностью?
Саша. Не знаю, мама, но я боюсь за Олафа. Он тот, кто волнует меня больше всех.
Фрау Аннете. А разве Олаф как-то связан с политикой?
Саша. Мама, сегодня в нашей стране все, так или иначе, связаны с политикой, тем более учёные.
Хеди. И наш Арман не исключение!
Фрау Аннете. Что? Хеди, о чём ты говоришь? (Оборачивается.)
Хеди. Мама, наш Арман сошёл с ума, он собрался на войну.
Фрау Аннете. На войну? С кем?
Хеди. С коммунистами.
Фрау Аннете. О, Бог мой! Арман! Не убивай меня, прошу тебя! (Подходит к нему.)
Арман. Мама, не волнуйся, Хеди, как всегда, поднимает панику. Я просто сказал, что буду воевать за Великую Германию, если на то будет воля…
Саша. Прекрати! Великая Германия не может быть построена на руинах других государств.
Арман. Они ведь на нашем горе обрели своё могущество!
Саша. Кто они?
Арман. Враги Германии.
Фрау Аннете. Война – бездарная строительница, её удел – разрушение и смерть. Твой дядя пропал на полях Первой Мировой, оставив несчастной свою жену. Твой отец тоже погиб… Неужели, этого недостаточно, чтобы понять одно – война и армия не для нас, не для нашей семьи!
Арман. Я так не считаю! Я воин! Я потомок древних германских рыцарей… Я…
Саша. Замолчи…
Фрау Аннете (садится на стул). Хеди, принеси, пожалуйста, мои капли.
Хеди. Сейчас, мама.
Приносит капли. Наливает в стакан с водой, подаёт матери. Фрау Аннете пьёт.
Хеди. Если с мамой, что-нибудь случится, я тебе этого не прощу.
Арман. Ты сама виновата.
Фрау Аннете. Арман, послушай меня, раз мнение твоих сестёр для тебя ничего не значит. Ты единственный мужчина в нашей семье, носитель фамилии предков твоего отца. Мне не довелось похоронить моего брата, как ты знаешь, он пропал без вести. После твоего отца не осталось ничего, что принадлежит могиле, бомба разорвала его тело на куски. Ты хочешь, чтобы и от сына мне достались… (Закрывает лицо руками.) Нет, скорее, я лягу в могилу первой, может быть, это остановит тебя… (Плачет.)
Хеди. Вот идиот.
Арман. Мама, не плачь! Я не хотел расстраивать тебя. Но почти все мои сверстники вступают в Югенд-группы, родители сами приводят их на запись в партийные ячейки. В школе меня спрашивают, почему я до сих пор не вступил в ряды молодых сторонников фюрера, не коммунист ли я и мои родственники.
Фрау Аннете. И это побудило тебя отправиться на войну с коммунистами?
Арман. Да. Но я и вправду ненавижу…
Фрау Аннете. Замолчи, лучше замолчи! Ненависть смертельно опасна. Смертельно опасна. Она страшнее всякого яда и любого самого ужасного оружия. Ты не должен никого ненавидеть.
Арман. Даже врагов Рейха, мама?
Фрау Аннете. Даже врагов Рейха.
Арман. Но дядя Эдмунд говорил, что мы должны сражаться с врагами Германии, защищать наш священный Асгард.
Фрау Аннете. Дядя Эдмунд говорил это в метафорическом смысле, а не в прямом военном.
Арман. Но ведь фюрер ясно обозначил наши цели и наших противников.
Фрау Аннете. Ты ещё слишком молод, чтобы говорить о политике фюрера и о государстве, Арман!
Арман. Но я не хочу и не могу быть белой вороной в коллективе, пойми ты меня, мама, наконец!
Фрау Аннете. Я ничего не хочу понимать, я уже всё поняла, и, если ситуация в стране не изменится, вы вместе с Хеди уедете из Германии.
Хеди. Что? Вот так новость!
Арман. Куда? Из Германии?
Фрау Аннете. Да, я говорила с Герхардом, двоюродным братом вашего отца, у него родственники в Америке, он обещал отправить вас туда на учёбу. Все расходы он возьмёт на себя.
Хеди. Вот так, да. А Элфрид?
Фрау Аннете. Элфрид останется с нами. За неё нам, Слава Богу, нечего опасаться.
Хеди. Интересно, а я то, какую опасность представляю здесь?
Фрау Аннете. Ты – никакую, но одного Армана я не отпущу.
Хеди. Хорошо ещё, что не в Австралию. Хотя, если Арман постарается, и объявит о своём намерении идти воевать в Польшу или в Россию, нас точно отправят жить бок о бок с кенгуру или с племенами маори. Ну, Арман, давай, дерзай дальше!
Арман. Что ты несёшь, Хеди? Успокойся уже.
Хеди. Вот ты и успокойся, и выкинь эти бредни из своей головы. Тогда никому не придётся терпеть неудобства и менять свой образ жизни.
Арман. Хеди, проснись, всё уже давным-давно поменялось! В каком мире ты живёшь?
Хеди. Это я тебя хочу спросить, в каком веке ты живешь? Возомнил себя Зигфридом, цверг несчастный!
Арман. Брюнхильда чертова!
Фрау Аннете. Да что с вами такое, я вас не узнаю! Хотя ваша любовь и ненависть никогда не имели границ. И даже отношения отца и его сестры вам не пример. Бедная Эмма, она не пережила смерть брата, а я, вот, пережила… (Подносит платок к лицу.)
Саша. Мама, не надо, не надо себя винить ни в чём.
Фрау Аннете. Мой Ральф!… Где ты сейчас, мой храбрый волк?!
Арман. В Вальхалле…
Фрау Аннете (с удивлением смотрит на сына). Где?
Арман. В Вальхалле, где и все великие воины.
Фрау Аннете. Твой отец был христианином.
Арман. Ну и что, это не мешает ему пребывать в стране героев.
Фрау Аннете. Твой отец был храбрым солдатом, но зря приписывать ему мнимое величие, не имеет смысла. Я, конечно, понимаю, что тебе как сыну, хочется видеть отца, увенчанного лаврами бессмертного героя, но нужно оставаться реалистами. Никакой Валхаллы не существует, это миф.
Хеди (обращаясь к Элфрид). Сказала, как отрезала.
Элфрид. Ага.
Хеди. Сейчас у братца истерика начнётся. Оказывается, никакой небесной страны героев не существует. Смотри, Элфрид, ты тоже рискуешь впасть в немилость. Нынешняя семейная доктрина не признаёт иной реальности, кроме существующей.
Элфрид. Да, похоже, сказки детства стали играть в нашем доме слишком опасную роль. Хотя, какие же это сказки…
Хеди. Не волнуйся, уверена, Страна Эльфов в запрещённый список не попадёт. Если, конечно, твои эльфы не приютят развенчанных героев Вальхаллы и не сообщат об этом нашему братцу, который при первом же серьёзном разговоре с мамой, выдаст их, а заодно и тебя.
Элфрид. Ну, хватит.
Обе улыбаются
Элфрид. Твои валькирии тоже под прицелом.
Хеди. Не говори. Давно они меня, кстати, не навещали.
Элфрид. А всё потому, что много рассудка в нашей жизни, больше, чем надо.
Хеди. Ну, может, ты и права.
Арман (выходя из комнаты). А вот посмотрим, расскажу вам об этом, когда попаду туда сам!
Хеди. Опять!..
Фрау Аннете. Ох, уж эти ваши игры в богов! Вся страна играет уже в эти игры… вся страна…
Хеди (подходит к двери). И куда ты собрался?
Арман (останавливаясь в дверях). Иду в тир отрабатывать навыки стрельбы.
Хеди. С кем?
Арман. С Гюнтером.
Хеди. С этим долговязым хамом?
Арман. Он не хам, обычный парень.
Хеди. В соседнем квартале нет нормальных парней, почти все идиоты или трусы, жаждущие самоутвердиться за счёт других.
Арман. Чего?
Хеди. Не строй из себя дурака, ты всё понимаешь сам. Ты просто боишься стать изгоем среди них.
Арман. Я не боюсь.
Хеди. Врешь! Боишься!
Арман. А ты такая бесстрашная?
Хеди. Я не боюсь этих уродов, я никого не боюсь, и ты это знаешь.
Арман. Хорошо. Что ты ко мне пристала?
Хеди. Арман, прекрати ходить по лезвию ножа. Займись учёбой и не лезь в политику.
Арман. Я не лезу в политику, я хочу быть полезным своей стране, как и многие другие парни и девушки. Кстати, а ты почему не ходишь на собрания молодёжи?
Хеди. Ещё этого не хватало.
Арман. Но ты ведь сама восторженно отзывалась о политике канцлера, даже слушала его речи, грезила древнегерманскими мифами, о которых всё время говорят наши лидеры. Теперь-то, что произошло?
Хеди. Произошла катастрофа.
Арман. Что ты имеешь в виду?
Хеди. Всё равно ты не поймёшь.
Арман. Пойму.
Хеди. Прежде всего, ты должен прекратить шляться со своими дружками.
Арман. Это не имеет отношения к твоим словам.
Хеди. Ещё как имеет.
Арман. Каким образом?
Хеди (снижая тон). Мы все жертвы обмана. Об этом сказал Олаф. Я слышала их с Сашей и с пастором Клемером разговор. Молодёжь страны сознательно втягивают в политику, чтобы потом использовать её на войне против врагов NSDAP.
Арман. NSDAP – это и есть Германия.
Хеди. Не говори того, чего не знаешь!
Арман. Ладно, Хеди, мне пора. Потом поговорим.
Хеди. Когда потом?
Арман. Когда вернусь.
Хеди. Подумай о том, что я тебе сказала.
Арман. Тут нечего думать; или НСДАП или коммунисты. Третьего не дано. Я выбираю Национал-социалистическую немецкую рабочую партию.
Хеди. Ты никто, чтобы выбирать!
Арман. Сама ты никто!
Хеди. Арман, мы должны серьёзно поговорить!..
Арман. Обязательно. Вот только выбью три десятки подряд и поговорим. (Выходит.)
Саша. Хеди, мне кажется, ты слишком уж давишь на брата.
Хеди. Что значит, я давлю на него? Вы же сами только что лишили его права выбирать, в какой стране жить, а заодно с ним и меня. (Улыбается в недоумении.)
Саша. Да, но ты иногда переходишь границы в общении с ним. Он парень, он твой брат.
Хеди. Да, он мой брат, поэтому я и схожу с ума, когда вижу фанатизм в его глазах, слышу его безумные речи.
Саша. Мы все стали заложниками этих речей… и он не исключение. Позволь нам, старшим, объяснить ему всё как есть.
Хеди. Пожалуйста, объясняйте, я не претендую на роль проповедника. Главное, чтобы он услышал вас.
Саша. Не волнуйся об этом. Мама, я и Олаф поговорим с ним сегодня вечером. Он должен понять, что служение родине не связано с войной, что силой оружия не решить ни один конфликт.
Хеди. Это не ему надо объяснять.
Саша. Я понимаю, о чём ты говоришь, Хеди, но наша задача донести эту мысль до него, до его сознания.
Хеди. Боюсь, что его сознание во власти тех, кто ставит себе иные цели в политике.
Саша. Не будь пессимисткой, Хеди. Всё в руках Божьих.
Хеди (с усмешкой). Amen.
Фрау Аннете и Саша выходят из гостиной, оставляя Элфрид и Хеди наедине.
II
Элфрид. Я сегодня виделась с Дэнгмаром из клана Розенэльфов. Помнишь, тот, что подарил алую розу Юлисе, прям у меня на глазах? Я застала их в саду. (Смеётся.) С тех пор, он посвящает меня в свои тайны. (Вздыхает.) Я чувствую приближение весны. С её приходом всё оживает, хочется жить, любить… Наконец, и они все вернутся, и наш сад оживёт снова.
Хеди. Боюсь разочаровать тебя…
Элфрид. Что, весна не придёт в этом году? Не пугай меня, сестричка…
Хеди. Да нет, просто наш сад могут заложить за долги. Так сказал Герберт. Правда, он просил не расстраивать тебя. Но, извини, не могу молчать, не имею права держать тебя в неведении.
Элфрид. Ах! Но как же? Ты не шутишь?
Хеди. Я бы себе никогда не позволила так жестоко шутить с тобой. Мне и самой безумно жалко наш сад.
Элфрид. Боже! Я и не знала… А сад останется жить?
Хеди. Я не знаю, Элфрид. Подожди, ещё ничего не решено. Я сказала тебе на всякий случай.
Элфрид. На всякий случай? Ну, да, понимаю. Думаю, надо предупредить их…
Хеди. Кого? Ах, да…
Элфрид (улыбается). Представляешь, Дэнгмар подарил Юлисе ожерелье из лесных орхидей, а Эволия, наконец, призналась, что восторгается волшебным пеньем Лилиана!
Хеди. Что же она так долго томила его своим молчанием?
Элфрид. Не знаю, у них всё так странно. Должно пройти время, прежде, чем они поймут, что это именно их песня и те самые уста поют её.
Хеди. Да, странно, почти, как у людей… Что ещё происходит в мире твоих «карлюсек»?
Элфрид. Много всего прекрасного, но, к сожалению, зима препятствует их появлению здесь. Я слышу лишь рассказы вестников, которые иногда добираются до сада, чтобы поговорить с деревьями, передать им приветствия кланов. Я слышу их тонкие голоски, похожие на щебет птиц. Для них важно сохранять связи общения с теми, кто их любит и ждёт; в этом смысл их существования. Вот и Дэнгмар навестил меня… Я так рада этому!
Хеди (сквозь слёзы).Ты счастливая, Элфи!
Элфрид (обнимает её). Мы обе счастливые.
Хеди. Родная моя… Ну, расскажи мне, что ещё, а то мы так и будем лить слёзы.
Элфрид. Есть новости, которые тревожат меня. Гонцы клана Риттерэльфов, прибывшие с восточных границ, говорят о надвигающейся войне в стане готтлангов.
Хеди. Подожди, но ведь готтланги обитают в соседних слоях Рунгрефа. Так, если мне не изменяет память, ты называешь их мир?
Элфрид. Да, так они называют свой мир. Война или какие-либо бурные события в одном из слоёв Рунгрефа отражаются на жизни и спокойствии всех соседей. Радостные события приносят радостные изменения, горестные несут с собой холод, темноту и страх.
Хеди. О, Один! Что ж этим готтлангам неймётся?!
Элфрид. Они, эти существа сильнее других связаны с людьми, вернее, с их тёмными проявлениями. Агрессия и волевые усилия в стане людей пробуждают, дремлющий в готтлангах суровый и воинственный дух. И тогда между кланами разгораются прежние обиды, нередко доходит до ссор и ожесточённых схваток.
Хеди. Ну и дела! Следовательно, мы и там никому покоя не даём!
Элфрид. Среди них немало и своих собственных смутьянов, которым война и ссоры сулят выгоды.
Хеди. Ну, это точь-в-точь, как и у нас. А что говорят вестницы о нашем будущем, не знаешь?
Элфрид. Не знаю. Я только слышала от них, что Странствующий мальчик придёт к ним в страну с кровавой розой вместо сердца, которая будет пророчествовать до конца Эпохи Железа. А потом … она расцветёт… и сердце мальчика снова оживёт…
Хеди. Странная легенда. Тебе не кажется?
Элфрид. Я не понимаю её смысла, и от этого мне становится тревожно на душе.
Хеди. Не тревожься, милая…
Элфрид. Я слышу шаги Странствующего мальчика, он тут! (Бежит к окну, смотрит вдаль.)
Элфрид (возвращается на место и садится за стул). Нет, показалось. Шум на улице.
Хеди. Напрасно ты его ждёшь.
Элфрид. Почему?
Хеди. Нельзя так сильно верить в эльфийские легенды; у них свой мир, у нас свой. И вообще, мне кажется всё это – метафора, с помощью которой они хотят донести до нас что-то, чего мы не можем понять.
Элфрид. Мне всё трудней и трудней становится понимать происходящее вокруг. Если бы я могла, я бы покинула этот мир и родилась заново в мире эльфов.
Хеди. Элфи, милая, ты меня пугаешь…
Элфрид. Не волнуйся, Хеди, я ещё не схожу с ума.
Хеди. Я не это имела в виду. Просто я себе не представляю жизнь без тебя… без Армана, без мамы…
Элфрид. Я тоже люблю вас больше всех на свете и очень надеюсь, что мама лишь для острастки Армана упомянула об Америке.
Хеди. Похоже, что нет. О, не говори мне об этом, пожалуйста!
Элфрид. У нашего брата сейчас сложный период.
Хеди. Но переходный возраст тут не причём. Фанатизм в его глазах, вот, что меня пугает по-настоящему.
Элфрид. Я бы не сказала, что Арман фанатик. Максималист, да, но не безумец.
Хеди. Между максимализмом и фанатизмом – дистанция в один неверный шаг.
Элфрид. Мы все делаем неверные шаги, но тут я согласна с тобой. В наше время даже невинный юношеский максимализм это скользкая дорога на краю пропасти. Мне и самой тяжело. Нет, я уже привыкла, что меня никто не понимает… Моя душа словно разрывается, находясь, будто, на перекрёстке двух миров. Ты знаешь, о чём я, потому что ты одна меня понимаешь, не всегда, но понимаешь. Ты сама… но ты сильная в отличии от меня, сильная.
Хеди (с усмешкой). Сильная… Да я закрылась, влезла в панцирь, заткнула глотку своим голосам, потому что не смогла победить свой страх, а ты побеждаешь его, ты не сдаёшься!.. Мужеством обладаешь ты, а не я.
Элфрид. Нет, ты просто всегда боялась нелогичности. Мифология победила миф в твоём случае. Тебе нужна была опора в качестве научного обоснования твоих поисков и открытий, а на самом деле, твоих прозрений… И ты нашла для себя ответы в эволюции мифологии, в её вымышленных формах, которые сама и породила, как альтернативный феномен. Когда мы были на третьем курсе, ты часто мне говорила, что наконец-то отходишь от своих детских фантазий и находишь ответы на свои вопросы в науке и в философии. Но, я боялась тебе сказать, что ты совершаешь подмену, меняешь откровение на научную догму. А потом явилась вульгарная теософия этих…
Хеди. Зверей… ты хотела сказать.
Элфрид. Тише.
Хеди. Надоело это «тише», надоело бояться в собственном доме, в собственной стране. Надоело быть сурком в норке!
Элфрид. А другого выбора и нет, или быть сурком в норке, или стать волком в стае. Вот Арман и выбрал волчью дорогу.
Хеди. Главное, не стать шакалом на ней… Ужас! Дьявольская вилка. Любой из путей ведёт к погибели.
Элфрид. Не любой…
Хеди. Ты права, я в своё время струсила, выбрала ложный путь. Нет, я не хочу сказать, что наука и наука о мифе – это ложный путь, но по сравнению с живым откровением все эти учёные доводы, обоснования, логические умозаключения, словно поток мёртвой воды вместо струи живой влаги. Глухие к иному миру учёные – это книжники, которых обличал Иисус. (Пауза.)
Потому и затмилось солнце Асгарда, потому что тучи рассудка поглотили пространство вокруг солнца небесного откровения. И такие, как Эдмунд и Арман ринулись разгонять эти тучи, не понимая, что лишь вздымают ил с самого дна, который, проходя сквозь все слои атмосфер, превращается в новые, ещё более мрачные клубы туч.
Элфрид. Ну, Арман ещё ничего не успел намутить.
Хеди. Всё ещё впереди…
Элфрид. Надеюсь, что нет.
Хеди. Бездна…
Элфрид. Что?
Хеди. Мутное чёрное облако с липкими присосками втягивает в свою орбиту миллионы незрелых умов. (Смотрит в пустоту.)
Элфрид. Я устала говорить об этом.
Хеди. Я тоже смертельно устала. А ещё предстоит прочищать мозги Арману.
Элфрид. Сегодня ведь не твоя очередь.
Хеди. Да, пусть Саша и Олаф мучаются, а я пойду спать пораньше, чтобы не слышать их душеспасительных речей.
III
Фрау Аннете, Олаф, Саша сидят за столом, ужинают.
Саша. А где девочки, мама?
Фрау Аннете. Хеди спит, у неё разболелась голова, а Элфи… не знаю, где-то в своём мире, наверно, бродит. Она отказалась от ужина. (Наливает чай в чашки.)
Саша (Олафу). Как у тебя прошёл день, дорогой?
Олаф. Спокойно. Радио целый день не включали.
Саша. Как вам это удалось?
Олаф. Трёгер взял отгулы, следовательно, некому было следить за нашим просвещением.
Саша. А в обычные дни?
Олаф. А в обычные дни доставка информации из недр министерства пропаганды действует бесперебойно. И, следует признать, не без результата. На днях один из коллег всё-таки вступил в НСДАП. Принимая решение, он, как будто, отрекался от всех, с кем прежде находился в дружбе, выглядел озлобленным, хотя открыто против его выбора никто никогда не выступал. Да, у нас были тайные дискуссии на этот счёт, но никто не осмеливался навязывать ему своё мнение. К тому же, это сейчас было бы крайне опасно и безрассудно.
Саша. Но, его выбор – это его выбор, тебя он не касается.
Олаф. Нас тоже теперь не оставят в покое. При всяком удобном и неудобном случае будут указывать на него, как на единственного в наших рядах партайгеноссе. Ну, не считая Трёгера, этот старый партиец, со стажем.
Фрау Аннете. Саша, я думаю, настало время поговорить с Олафом.
Саша. Да, мама.
Олаф. В чём дело, о чём вы хотите поговорить со мной?
Саша (вздыхает). Арман попал под влияние политической пропаганды. Говорит всякие глупости, собирается уйти на войну, ударился в изучение древнегерманских мифов.
Олаф. Первое и второе, это, конечно, плохо, но в изучении мифов ничего предосудительного я не вижу. Правда, если это та самая вульгарная версия, разработанная придворными теософами министерства пропаганды, то дело меняет оборот.
Саша. Как раз, так и есть.
Олаф. Мда… Надо будет серьёзно поговорить с твоим братом. На следующей неделе мы собираемся дома у профессора Бёйле – он пригласит и своих замечательных друзей. Если Арман пойдёт со мной, думаю, они сумеют донести до парня истинную суть происходящих событий. А главное, попытаются поговорить с ним об истории нашей страны, об истоках её происхождения, о натуральной сущности германского мифа, а не той подделки, которой нас всех ежедневно вскармливают. Это будет своего рода экзаменом для него, экзаменом в новую жизнь.
Фрау Аннете. Не долго ли ждать? С ним необходимо поговорить уже сейчас, пока он не наломал дров.
Саша. Мама права.
Олаф. Согласен, поговорим, но и от этой возможности отказываться не стоит.
Молча, пьют чай. Слышится музыка. «Siegmund! Sieh auf mich!» – Доносятся звуки из репродуктора.
Входит Арман. Здоровается с Олафом за руку, садится за стол.
Фрау Аннете. Ты голоден, сынок?
Арман. Нет, мам, мы ужинали у Штефана, его мать приготовила сосиски и овощное рагу, правда я не стал его кушать, но на сосиски подналёг. (Наливает себе чай.)
Фрау Аннете. Что значит, подналёг? Что за речь у тебя? И, вообще, зачем ходить по чужим, когда дома тебя ждут к ужину?
Арман. Мама, Штефан не чужой, он живёт в соседнем квартале.
Фрау Аннете. Ладно. Где ещё ты был?
Арман. Был в тире, а после в кружке молодёжи на собрании.
Фрау Аннете. Зачем тебе понадобилось идти в тир?
Арман. Ну как, я же должен учиться навыкам стрельбы. А если меня заберут в армию и бросят на фронт, а я без подготовки?! Мишень для врага!
Фрау Аннете. Какая армия, какой фронт? Мы же только разговаривали с тобой об этом! Олаф, ты слышишь, о чём он говорит?
Олаф (вытирает руки салфеткой). Арман, ты находишься в том возрасте, в котором в армию пока ещё не призывают.
Арман. Скоро всех начнут призывать, вот увидите.
Олаф. Когда начнут, тогда и будешь готовиться.
Арман. Но ведь каждый мужчина должен уметь стрелять.
Олаф. Возможно. Ты умеешь?
Арман. Да, конечно, я уже неплохо стреляю. Сегодня выбил две из трёх десяток подряд, это хороший результат.
Олаф. Ну и вот, этих навыков для тебя вполне достаточно. Теперь займись умственной подготовкой, ведь настоящий воин должен знать разные вещи, а для этого нужно много читать и много учиться.
Арман. Нам читают лекции на собраниях, иногда по двадцать, иногда по тридцать минут.
Олаф. Я говорю о другом чтении.
Арман. Раньше я много читал, сейчас почти ничего не читаю, кроме… (Осекается.)
Олаф. А почему ты перестал читать?
Арман. Время от нас требует действий. Мы не можем себе позволить оставаться в стороне от событий, которые происходят вокруг. Любая информация должна превращаться в действие, в активную энергию, а не просто оседать в отделах головного мозга.
Олаф. Кого ты цитировал сейчас, не напомнишь?
Арман. Об этом нам говорили на лекциях, я запомнил.
Олаф. Хорошая у тебя память. Предлагаю тебе пройти экзамен, проверить твою память на знание нашей истории. Одновременно послушать интересных людей, хорошо знающих культуру древнегерманских племён, их необыкновенную мифологию и искусство. Ну как?
Арман. Интересно, мне нравится эта идея.
Олаф. Добавим к этим темам современную политическую ситуацию в мире и другие волнующие нас и наше общество вопросы.
Арман. А кто будет принимать экзамен, вы? И как мне готовиться к нему, по какой программе?
Олаф. Принимать экзамены будут настоящие профессора, я тебя с ними познакомлю, это замечательные люди, цвет немецкой нации. Готовиться ты будешь по книгам из библиотеки, которую собирал мой отец, а теперь продолжаю собирать я. Всего в ней тысяча триста тридцать книг и шестьдесят девять оригинальных исторических и художественных рукописей.
Арман. Вот это, да! (Присвистывает.)
Олаф. Не удивляйся. Мы ещё с тобой побываем на Музейном острове. Ты главное сейчас сосредоточься на подготовке к встрече с учёным советом. Давай так назовём твоих будущих экзаменаторов. Не отвлекайся пока на внешние обстоятельства, побудь наедине с самим собой и ты узнаёшь многое, чего раньше не знал. У вас ведь время каникул скоро, если я не ошибаюсь?
Арман. Да, пятница последний день учёбы. Два дня осталось.
Олаф. Вот и отлично. Завтра отправлю тебе первую партию книг и список того, что надлежит прочесть в первую очередь. Саша, ты ведь завтра собираешься быть дома?
Саша. Да, до обеда я дома.
Олаф. Прекрасно. Завтра утром я пришлю курьера с книгами, встреть его, пожалуйста.
Саша. Хорошо, Олаф.
Олаф (раздумывая). Саша, перед уходом я хотел бы поговорить с тобой.
Пауза.
Фрау Аннете. Ну, хорошо, дорогие мои, я пойду на кухню, а вы беседуйте. Арман, помоги мне убрать со стола.
Берут посуду со стола и выходят из гостиной.
Фрау Аннете (оборачивается в дверях). Спасибо, Олаф, за внимание к Арману!
Олаф. Не стоит благодарности, Фрау Аннете.
Фрау Аннете выходит.
Саша (приближаясь к нему). Слушаю тебя, дорогой.
Олаф (встаёт). Саша, ты понимаешь, что наступают сложные времена. Мы не знаем, что произойдёт завтра. Наши судьбы под угрозой, да что говорить, судьба Германии находится в опасности. Ты самый дорогой для меня человек на свете. Я очень боюсь потерять тебя. Разлука с тобой стала бы для меня нестерпимым испытанием.
Саша. К чему ты клонишь?
Олаф. Мы помолвлены, а значит, нам ничего не мешает сочетаться законным браком. Я считаю, мы должны, наконец, пожениться. Прошу тебя, выходи за меня замуж!
Саша (встаёт, подходит к нему, берёт его за руки). Я понимаю, что обстоятельства вносят свои изменения в жизнь, и ты вынужден менять свои планы. Но не нужно предисловий, я согласна выйти за тебя и в самые счастливые и в самые горестные времена. Хоть мы и не живём вместе, я уже давно ощущаю себя твоей половиной, а тебя своим мужем. Я готова переехать к тебе, как только мы примем такое решение.
Олаф. Это самое главное. Я тронут твоим ответом. Скажу больше, я восхищён им! Но ты должна пообещать мне, что в случае необходимости, ты будешь готова покинуть Германию, со мной или без меня.
Саша. Я не очень понимаю, к чему ты ведёшь.
Олаф. Если начнутся гонения на интеллигенцию, это коснётся, в первую очередь, нашей кафедры. Новой власти требуются психологи, специалисты по человеческим душам, как нас называют в Рейхсканцелярии. Наука сама по себе им уже не интересна. Наука на службе политики – это то безальтернативное будущее, которое ожидает нас. Я не могу сказать, какое решение мне придётся принять в итоге, но я знаю одно – служить новой власти я не стану ни при каких обстоятельствах. Не сложно предугадать, что такой мой шаг вызовет негативную реакцию вышестоящих кругов, курирующих нашу работу… а это, в конце концов, отразится и на моих близких… Теперь ты понимаешь о чём я?
Саша. Относительно.
Олаф. Я должен подстраховаться. Если у меня начнутся проблемы, ты уедешь, и лучше всего в Швейцарию. Я обо всём позабочусь.
Саша. Олаф, без тебя я никуда не поеду, это исключено, даже обсуждать не хочу. И, вообще, дорогой, ты раньше времени начинаешь нервничать, как там у вас в психологии – проживать ситуацию. Давай будем жить настоящим моментом, ведь в этом заключается сама суть счастья.
Олаф. Наше счастье в настоящем и в будущем, – счастье наше и наших детей.
Саша (обнимает его). Всё будет хорошо, дорогой, не перегружай себя мыслями о худших временах. Carpe diem!*
Олаф. Carpe diem! (целует её, обнимает.) Я люблю тебя…
Саша. И я люблю тебя, судьба моя!
Занавес закрывается.
Действие второе
I
Дом профессора Бёйле. Гостиная.
За столом сидят профессор Бёйле, Херман Хайм, доктор Клемер, Хедель.
Хедель. Для меня всегда этимология нашего древнего имени будет означать «народ-войско», как то было по сути своей у готов. Hermann – наше первоначальное имя!
Хайм. Вам как писателю, неимоверно важен эпический аспект произведения, но история не всегда однозначно диктует то или иное событие, а тем более происхождение народов.
Хедель. Я знаю, у вас свои взгляды на этот вопрос, но позвольте мне иметь мою точку зрения. Тут меня бесполезно переубеждать.
Хайм. Даже не собираюсь пытаться. У господина Клемера вообще своя теория на этот счёт, он считает, что мы – немцы происходим от Аскла и Эмблы. И всё тут.
Хедель. Размытая теория, к тому же походит на библейский миф об Адаме и Еве, даже имена созвучны. (Смеётся.)
Хайм. Если на то взять, ваша теория не более крепка. И, вообще, в таких делах нельзя игнорировать исторические факты.
Хедель. История, как любимая девушка, каждый приукрашивает её на свой лад.
Хайм. Нет, это вы писатели рисуете в своём воображении несуществующие картины и выдаёте их за объективную реальность.
Хедель (с укором). Эх вы, а ещё носите такое имя! Вы его откровенно не заслуживаете.
Хайм (смеётся). Почему же?
Хедель. Потому что, потому что…
Хайм. Ах, вы завидуете моему имени!
В комнату входит супруга профессора Бёйле Катарина фон Шаубах-Бёйле. В руках её поднос с рюмками.
Фрау Бёйле. Ну что вы всё спорите! Прошу вас выпить за здоровье Эдуарда, сегодня он, наконец, завершил свою статью для французского журнала, над которой работал последние два с половиной месяца!
Клемер. О, это событие! Не то, что ваши непрерывные споры. (Бросает укоризненный взгляд на Хеделя и Хайма.)
Берут рюмки с подноса.
Профессор Бёйле. Спасибо, дорогая моя! Если бы не твоя забота, я бы работал над ней ещё, как минимум, полгода.
Хедель. Тогда надо выпить за баронессу, если бы не она, то господин профессор так и не принял бы нас у себя и всё кормил бы нас отговорками.
Фрау Бёйле. Эдуард и вправду был очень занят и всё сокрушался, что не может собрать всех вас вместе.
Хедель. Если бы не вы, фрау Шаубах, он бы и дальше сокрушался. Однако не верю, что завершённая статья стала причиной приглашения; мало ли статей наш гениальный старик написал за последние годы, но что-то не припомню случая, когда мы праздновали хотя бы одно подобное событие.
Профессор Бёйле. А кто сказал, что мы собрались что-либо праздновать? Это Катарина упомянула об этом, чтобы отвлечь вас от ваших споров. Да и нужен ведь повод, чтобы выпить.
Поднимает рюмки, жестом приглашая выпить. Пьют.
Клемер. Для этого как раз не обязателен повод. (Ставит рюмку на стол.)
Хедель. Только не говорите, что вы собрали нас у себя просто так попить шнапсу.
Профессор Бёйле. Скоро вы узнаете, зачем я собрал вас, друзья. Мы ждём ещё гостей.
Хайм. О, неужели, Зигмар будет здесь?
Профессор Бёйле. Нет. Кое-кто другой. Придёт сын моего близкого друга – замечательного философа и лингвиста Вольфганга Шоля – Олаф. Он придёт не один.
Клемер. Вероятно, со своей очень привлекательной девушкой.
Профессор Бёйле. Нет, он придёт со своим племянником, вернее, с братом своей невесты. У молодого человека наступил сложный период в жизни, и ему требуется наша с вами помощь.
Клемер. О, это по нашей части помогать молодому поколению.
Хайм. Да, если только он не собирается вступить в ряды «Гитлер-Югенд».
Все глядят на Хайма.
Профессор Бёйле. У юноши как раз проблема с выбором.
Хедель (с усмешкой). Проблема с выбором сейчас у всех. Пойдёшь не туда, потом будешь очень сильно сожалеть.
Фрау Бёйле. О чём вы, Хельмут?
Хайм. Господин писатель как всегда в своём репертуаре. Апокалипсическая ирония из его уст давно уже стала его фирменным стилем.
Хедель. Чем вам не нравится моя ирония? Не какая это не ирония к тому же. Завтра перед всеми нами встанет выбор – с кем мы: с этими сверхчеловеками или с вечной и нетленной Германий.
Хайм. Вечная, нетленная Германия – это созданный в вашем воображении миф; у каждого земного государства есть своё начало и свой конец. Так вот, у Германии тоже есть свой конец.
Клемер. Вот, вот, похоже, он уже наступает.
Фрау Бёйле. О чём вы, Себастьян?
Клемер. На днях я был на ужине в доме у моих друзей, на нём присутствовал генерал Альфред Бэк, так вот, он сказал, что новое правительство втягивает Германию в страшную авантюру.
Молчание.
Профессор Бёйле. У военных своя правда. Народ никогда не погибнет. Его истины непреходящи.
Хайм. А у историков своя, и она как раз таки говорит о том, что народы, совершающие одни и те же ошибки, терпят, в конце концов, катастрофу.
Фрау Бёйле. Не дай Бог нам снова претерпеть катастрофу.
Хайм. Да, потому что она может стать последней для нас.
Профессор Бёйле. Господа, прошу вас, давайте сменим тон нашей беседы, ведь мы, наоборот, должны вселить надежду в сердце юноши, а наши пессимистичные речи только усугубят ситуацию.
Хедель. Предлагаю ещё выпить!
Клемер. Отличная идея!
Хайм. Я за!
Профессор с улыбкой смотрит на супругу.
Фрау Бёйле. Хорошо, я принесу ещё одну партию.
Профессор Бёйле. Будет великолепно, дорогая!
Уходит. Через некоторое время входит с подносом.
Фрау Бёйле. Прошу вас, господа.
Берут по рюмке.
Хайм. За юношу!
Все. За юношу! (Пьют.)
Звонок в дверь.
Фрау Бёйле (кричит прислуге). Инга, пожалуйста, открой дверь!
В комнату входят Олаф и Арман.
Профессор Бёйле. Приветствую вас, молодые люди!
Олаф. Добрый вечер.
Арман. Здравствуйте.
Фрау Бёйле. Садитесь, будьте добры (подаёт Арману стул).
Усаживаются за стол. Профессор Бёйле, его коллеги с любопытством рассматривают Олафа и Армана.
Фрау Бёйле приносит из кухни лимонад. Подаёт Арману.
Арман (берёт стакан). Спасибо.
Фрау Бёйле (любезно). Пожалуйста.
Профессор Бёйле. Знакомьтесь, мои друзья-коллеги: господин Хайм – один из лучших, на мой взгляд, современных исследователей истории, господин Хедель – писатель, автор блестящих романов, господин Клемер – специалист в области мифологии, работает заведующим кафедры в университете. И я – ваш покорный слуга.
Клемер. Профессор Эдуард Бёйле – философ-практик; сочетает в себе не сочетаемые вещи!
Профессор Бёйле. Благодарю, Себастьян. Представляю вам Олафа Шоля: я уже говорил вам, что его отец был моим другом. Олаф – учёный-психолог.
Хайм. Очень интересно. А как звать молодого человека?
Олаф. Да, простите…. Представляю вам Армана: Арман Нойманн родной брат моей невесты Саши. Он учится в гимназии. (Переводит взгляд на Армана.)
Хедель. Замечательно.
Хайм. Очень приятно познакомиться. Арман – не совсем обычное имя в наши дни.
Арман. Мне дал его отец.
Хайм. Прекрасно. Ваш отец поклонник древнегерманской истории?
Арман. Моего отца нет в живых.
Хайм. Сожалею.
Арман в ответ кивает головой.
Клемер (Арману). Позволь спросить тебя?
Арман. Да, конечно.
Клемер. Кем ты собираешься стать в будущем? (Смотрит на Армана сквозь пенсне.)
Арман (Клемеру). Хочу просто быть полезным своей стране.
Клемер. Очень ёмкий ответ. А в какой именно области ты хочешь быть полезен стране? На каком поприще видишь себя в будущем?
Арман. Хочу быть воином, защитником Германии.
Клемер. То есть, ты хотел бы служить в армии?
Арман. Да, как и каждый мужчина.
Клемер. Хорошо. А что ты знаешь о современной армии и политической обстановке вокруг неё?
Арман. Знаю, что в вермахте идут реформы и скоро наша армия будет одна из сильнейших в мире. И это благодаря политике фюрера.
Клемер. А у меня как раз другие сведения на этот счёт. Не всё побеждает, что движется в атаку…
Арман смотрит на него недопонимающим взглядом.
Клемер. Армия очень сильно обескровлена; из неё увольняются лучшие офицеры. Это мнение очень известного человека, одного из лучших солдат германской армии.
Профессор Бёйле. Я думаю, юноше ещё рано интересоваться военными делами.
Олаф. Если бы. Арман активно интересуется всем, что связано с войной и военным делом.
Профессор Бёйле. Военное дело это хорошо, война плохо.
Арман. Но если наши враги сами подталкивают нас к войне?
Профессор Бёйле. Тем более, мы не должны ввязываться в их провокации.
Хайм. А с чего вы взяли, молодой человек, что нас подталкивают к войне? По-моему мы сами движемся в этом направлении, достаточно взглянуть на нашу политику в вопросах спорных территорий.
Арман. Мы просто хотим вернуть своё, большего не хотим.
Хайм. Пока не хотим. Придёт час, и потребуем большего. Как всегда аппетит приходит во время еды.
Арман. Наши лидеры знают, чего хотят.
Хайм. И чего же они хотят?
Арман. Вернуть честь и славу отечеству!
Хайм. Вот это да! Вынужден признать, что пропагандистская машина работает великолепно, если юноши столь уверенно заявляют, что нужно Германии, а что нет.
Хедель. А что, собственно, в этом плохого? Молодёжь страны должна разбираться в политике.
Хайм. Вот именно, разбираться, а не увлекаться ею.
Профессор Бёйле. Для того мы и здесь, чтобы помочь разобраться юноше в её хитросплетениях.
Клемер. А мы-то сами разбираемся в ней? В её современных реалиях, я имею в виду. Порой меня одолевают сомнения, хорошо ли мы понимаем политику новых властей. Идеология это одно; она может сочетать в себе разные стороны человеческих ценностей и устремлений, но когда идеология становится политикой, тогда слова становятся делами и тут уже поздно обращаться к истории, нужно обращаться в суд.
Хедель. Ну, вы хватили. (Усмехается.)
Клемер. Да, да в суд, пока всю страну не увлекли в одно глобальное преступление.
Хедель. Я полагаю, парень абсолютно не понимает нас.
Хайм. Почему вы так думаете?
Хедель. Потому что в школе, в кружках, которые он посещает, на улицах им говорят об одном, о том, что фюрер прав, о том, что национал-социалистическая партия представляет интересы всего общества, а мы тут пытаемся внушить ему обратное.
Хайм. Школа, улица и кружки это всё не показатель.
Хедель. Да, показатель это мы – четверо интеллигента, в подполье обсуждающие то, за что нас уже завтра могут призвать к ответственности.
Профессор Бёйле. «Corrige praeteritum, praesens rege, cerne futurum!». «Исправляй прошлое, руководи настоящим, предусматривай будущее».
Хедель. К сожалению, идею сверхчеловека небезызвестного философа уже не исправить, она уже руководит настоящим, не предусматривая будущего.
Профессор Бёйле. Идею извратили.
Клемер. Как всегда.
Хедель. Изначально её почва была усеяна семенами заблуждения. Мы можем кричать об этом во всеуслышание, обличать виновных, но вытравить пагубное семя из земли мы уже не можем. Древо проросло, крепко запустив свои корни.
Профессор Бёйле. И всё же, не так всё безнадежно. Отдельные души мы в состоянии спасти, предотвратить их падение.
Профессор Бёйле оборачивается к Арману. Глядит на него сквозь пенсне. Взгляд его выражает тревогу.
Профессор Бёйле. Послушай меня, мой мальчик. Вернее, услышь меня. Мы не стали бы терять своё время и внушать тебе то, во что сами не верим. Но в том-то и дело, наши слова выражают наши убеждения и состоят они в том, что необходимо сделать всё, чтобы ситуация не пошла по худшему пути. Опасность, которая угрожает всем и в первую очередь нашей молодёжи, заставляет нас бить тревогу.
Арман. Объясните, в чём состоит эта опасность?
Профессор Бёйле. А в том, что наше общество, как большая рыба, угодило в сеть; кто попал на крючок экономических обещаний власти, кто на приманку-фальшивку о возрождении арийской расы и древнегерманской цивилизации, кого удалось втянуть в свою орбиту патриотическими посылами. Для каждого был приготовлен свой крючок, но сеть то одна.
Переводит взгляд на пастора, жестом передавая ему слово.
Клемер. В Библии есть такие слова: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные.»* Фюрер и его клика и есть волки хищные.
Арман вскакивает со стула, но Олаф спокойным движением руки сажает его на место.
Клемер. Не горячитесь, юноша, уйти вы отсюда всегда успеете, но вернуться уже не сможете. И, кто знает, быть может, вы горько пожалеете о том, что не захотели сейчас услышать нас, горстку выстоявших в этом круговороте времён мудрецов. Да, ведь мы последние из тех, кого по праву можно назвать асами своего дела. И пусть тебя не смущает данная мной оценка, дело не в нас и не в самовосхвалении, а в том, что для тебя мы на данный момент единственные, кто говорит тебе правду и кто желает тебе добра. Поверь, нам твоя душа не нужна, зато они нуждаются в ней, как хищник нуждается в куске мяса. Так что проанализируй свой выбор и не торопись становиться на сторону тех, для кого ты лишь пешка в их дьявольской игре.
Лицо Армана краснеет. Сжимая кулаки, он что-то повторяет про себя.
Олаф. Что ты говоришь? Скажи вслух.
Арман (не сразу). Но я верю в эти слова…
Олаф. В какие слова?
Арман. Разум, да руководит нами! Воля пусть станет нашей силой! Осознаем наш священный долг, что придаст нам упорство в нашем деле! В остальном поможет нам господь, станет нам защитой от врагов!
Хедель. Игра слов!
Профессор Бёйле. Слова великого мистификатора.
Хайм. Узнают нас по знамени, которое мы поднимаем… (Морщится.)
Всё это знаковые слова, призванные сковать душу своим опьяняющим гипнозом. Как могут сокровенные, прекрасные устремления народа реализоваться с помощью военной силы?!
Клемер (шепчет). Бойтесь лжепророков… (Повторяет несколько раз.) Так вот, юноша (строго смотрит на Армана), ты им нужен только для того, чтобы использовать твою бессмертную душу в завоевании других таких же юных, незрелых душ. Они используют тебя, высосут из тебя все жизненные силы и выбросят твою пустую оболочку в мёртвое пространство, как паук, убитую им муху. Так и будет, если ты не поймёшь, какие силы стоят за этими радетелями за чистоту расы.
Арман. Какая из того разница, пойму я или нет, разве у нас есть выбор? Даже если я попытаюсь выйти из-под их опасного, как вы говорите, влияния, я смогу жить своей жизнью? Вы все тут профессора, умудрённые опытом жизни люди, но неужели вы думаете, что кто-то из нас из молодых выбирает свой путь в этом мире? Дома нам диктуют старшие, в школе учителя, на улице…
Внезапная пауза. Все с удивлением смотрят на юношу, затем друг на друга. Молчание длится ещё около минуты. Неожиданно его прерывает фрау Бёйле.
Фрау Бёйле. Он прав. Время трагически упущено. НСДАП контролирует все сферы нашей жизни. Рано или поздно, у таких как он, выбора не останется вообще. И в этом будет виноват не он, а мы, что допустили к власти этих чудовищ.
Профессор Бёйле. Ты говоришь страшные вещи, Катарина, страшные ещё потому, что это правда. Но какие бы времена ни были, самым главным остаётся внутренняя позиция человека. Даже если Армана заставят официально вступить, а он, как я полагаю, ещё не вступил в ряды нацисткой молодёжи. (Смотрит на Олафа.)
Олаф. Да, вы правы.
Профессор Бёйле. Так вот, даже если его вынудят вступить в их ряды и родители не в силах будут этому помешать, то главным на чаше весов окажется его сознание, его позиция, его отношение к тому, что происходит. Но для этого, мой мальчик (берёт его за руку), ты должен внять голосу разума и осознать, что ты не принадлежишь им, что их идеология вредна для тебя и для нашей родины.
Арман (в отчаянии). А какая идеология не вредна для нашей родины? Коммунисты они отрицают Бога, хотят загнать всех в одно стойло, как стадо безголосых овец!
Клемер. Ни слова о коммунистах. Альтернатива не менее ужасная, несмотря на отчасти справедливые идеи, которые они продвигают. Коммунизм и национал-социализм – эта два острия дьявольской вилки, на которую стремятся насадить всё человечество.
Хедель. А что не сумеют насадить на них, достанут с помощью капитализма. Итог один – мы все окажемся на столе у этих трёх античеловеческих систем.
Хайм. Ну, капитализм, коллега, вы зря уравняли с этими двумя течениями, капиталисты не столь кровожадны, хотя и озабочены только тем, что стремятся заработать, как можно больше денег.
Хедель. У вас наивные представления о капиталистах, коллега. Не удивлюсь, если спонсорами этих двух систем являются представители капиталистического класса.
Профессор Бёйле. Господа, давайте не будем отвлекаться на дискуссии, у нас сегодня немного другая задача, а именно объяснить Арману, чем опасен его возможный выбор в пользу националистической идеологии.
Хедель. Даже если у нас получится это объяснить, какую альтернативу мы сможем ему предложить?
Пауза. Профессор Бёйле растерянно смотрит на Хеделя.
Хедель. Гуманизм? Или может, христианское учение, от которого мы сохранили лишь наши евангелистические представления о Логосе Мира? Но молодёжь сейчас читает «Мою борьбу», вместо Евангелие!
Профессор Бёйле. А зачем обязательно примыкать к какому-либо лагерю, к идеологии?! Просто надо оставаться собой, искать в себе человека.
Хедель. К сожалению, одиночкой ему не позволят быть его старшие товарищи.
Профессор Бёйле. А мы что, разве не старшие товарищи?
Хедель. Нет, его товарищи рядом с ним, в школе, на улице, в спортивных кружках.
Фрау Бёйле. Согласна с Хельмутом. Мы не сможем быть всё время рядом с ним и с такими же молодыми людьми, как он. Не смогут удержать их от влияния среды и их родители. Такова реальность.
Профессор Бёйле. Что ж остаётся одно: уехать из страны.
Олаф. Мать Армана имеет намерения отправить сына в Америку к родственникам.
Хедель. Америка манит людей к себе. Но там сейчас тоже не лучшие времена.
Хайм. Америка всегда сумеет найти выход из кризиса.
Арман. Я не хочу в Америку! Я хочу жить в Германии рядом со своими товарищами.
Олаф. Учёба в Америке – это прекрасный шанс правильно построить своё будущее.
Хедель (в задумчивости). Шанс правильно построить своё будущее… А у кого нет этого шанса, что им делать?
Клемер. Слово пастыря – универсальный путь для всех. Лишь в Слове Божьем каждый найдёт отраду и спасение, и в этом смысле, это единственный путь, подходящий для миллионов разных людей, перед которыми встал выбор идеологического определения.
Хайм. Но Слово Божье не влияет на политику, оттого люди и ищут прибежища в идеологических течениях, которые дают власть и опору политикам и их приверженцам.
Клемер. Возможно, вы правы, но истинная сила всё же в нём. Поэтому, сын мой (Арману), я хочу, чтобы ты прислушался к сказанному мной и взрастил в своём сердце жажду услышать это Слово и через него обрести веру.
Арман. Мой отец тоже был верующим, и к чему это привело; он погиб на войне! Бог не спас его…
Клемер. Бог спасает в первую очередь не тела, а души. Гибель тела за правое дело подчас освобождает душу от тисков этого мира, который полон заблуждения и безумия.
Арман. Он погиб за Германию… (Опускает голову.)
Клемер. Германия Германии рознь, сын мой… (Смотрит пристально на Армана.) Скажи, пожалуйста, какая твоя фамилия?
Арман. Нойманн.
Клемер. Хеди Нойманн твоя сестра?
Арман. Да, Хеди моя сестра.
Клемер. Значит, я не ошибся. Хеди Нойманн была слушательницей на моих лекциях, как и многие другие её однокурсники. Если я увижу их снова, то, думаю, вспомню имена всех без исключения. Для меня ведь они не только студенты, но и своего рода прихожане. Я часто говорил им о том, что нельзя делать выбор на основе одних только речей. Впервые Германия пала, когда восхотела реванша и всемирной роли; тогда и вышел на арену лжепророк.
Komm Herr Jesu, komm! – самый сокровенный зов наших душ. Вместо этого, в фанатичном порыве многие из нас возопили: Heil Gitler! (Достаёт платок из кармана, вытирает им пот со лба.) Твоя сестра хорошо усвоила мои уроки, и я уверен, такие как она, никогда не сойдут с пути. Надеюсь, ты тоже, мой мальчик, сможешь принять верное решение. (Умолкает, закрывая глаза.)
Профессор Бёйле (смотрит на супругу, затем оглядывает присутствующих). Друзья мои, порой не понимаешь, каким должно быть то или иное решение, и уже в процессе поиска оно каким-то образом находится, вытекая из глубин диалога. Полагаю, надеюсь на это, мы нашли единственно возможное решение проблемы выбора, которая стоит перед Арманом. Господин Клемер, наш семейный пастор, а мы все здесь – одна большая семья, вновь напомнил нам, к какому пути мы должны призывать остальных людей.
Хедель. Призывать и следовать.
Профессор Бёйле. Безусловно.
Фрау Бёйле (ласково улыбаясь ему). Позволь нам, Арман, пригласить тебя в это воскресенье на службу в нашу приходскую церковь. После службы мы собираемся отпраздновать день рождения нашей племянницы Идан. Если пожелаешь, можешь присоединиться к нам. Там будет много молодых людей, чьи взгляды тебе наверняка покажутся любопытными. Да и сама Идан довольно интересная девушка…
Олаф переводит взгляд на Армана.
Арман. В это воскресенье? У нас соревнования в стрелковой секции.
Фрау Бёйле. А перенести, никак не получится?
Арман. Я бы с радостью, но я уже обещал Курту, что буду участвовать в турнире.
Олаф. Я думаю, ради этого события можно перенести твоё участие в мероприятии. К тому же племянница фрау Бёйле будет очень рада твоему визиту. Не правда ли?
Фрау Бёйле. Да, разумеется.
Арман. Не знаю, я постараюсь. Спасибо вам за приглашение…
II
Арман, Гюнтер и Клаус в тире. Клаус чистит винтовку. Гюнтер вытаскивает из пачки патроны. Арман сидит на табуретке, сложив руки.
Клаус. Эй, Арми, да зачем тебе эти смазливые вечеринки? У нас соревнования намечаются, а ты собираешься слинять туда.
Гюнтер. Видать ему интересней с ними, а нас он так держит для компании.
Арман. Меня попросили прийти взрослые люди, я бы не хотел им отказывать.
Клаус. Что это ещё за взрослые люди?
Арман. Друзья и коллеги моего будущего зятя.
Клаус. А кто он твой зять?
Арман. Он учёный.
Клаус. В какой области?
Арман. Он психолог.
Клаус. Есть только два вида научной деятельности полезные для Рейха, это военная инженерия и антропология. Остальное – это копание в мозгах издохшего верблюда.
Гюнтер смеётся.
Клаус. И всё же зачем ты идёшь туда? Там будут девки? Ну, скажи, там будут девки? (Ухмыляется.)
Арман. Тебя это не касается.
Гюнтер. Он предпочитает старушек (гогочет).
Арман. Заткнись, а то отхватишь сейчас! (Напрягает кулаки.)
Входит Курт.
Курт. Что у вас? Как идёт подготовка к стрельбам?
Клаус. У нас нормально.
Гюнтер. Да, у нас нормально.
Курт. А о чём вы спорили?
Клаус. Да вот Нойманн сливается, собирается в гости, а у нас недостача в команде.
Курт. Нойманн, почему ты решил не участвовать в соревнованиях? Ты же подводишь своих товарищей. Что тебе ближе общая победа или застолье?
Арман. Я иду в церковь в воскресенье.
Гюнтер. Что? (Удивлённо раскрывает глаза.)
Курт. В церковь? С чего бы это?
Арман (замедляясь с ответом, и тут же бросая резкий взгляд на Курта). А что мне в синагогу или в мечеть следует ходить по воскресеньям?
Курт. Что ты так сразу-то? Я просто спросил. Я сам-то лютеранин от рождения.
Арман. А мне всё равно, кто я, я просто иду в воскресенье в церковь, потому что меня позвали люди, которым я не хочу отказывать.
Курт. Что же, дело твоё, но ты должен будешь отстреляться в следующий раз, если хочешь остаться в секции.
Арман. Хорошо, я отстреляюсь, я сам этого хочу.
Курт. И вообще, тебе пора задуматься о вступлении в нашу организацию. Я слышал, у тебя сложности на этот счёт с матерью; если нужно, я готов поговорить с ней, объяснить всё по порядку.
Арман. Спасибо, если что, я обращусь.
Курт. Хорошо, вы оба, на позиции! Нойманн свободен.
Арман. А посмотреть то можно?
Курт. Ладно, смотри, только пересядь в сторонку, чтобы не мешать нам.
Арман наблюдает за стрельбой, сидя в углу на стуле. Полумрак покрывает его лицо и фигуру. Он достаёт сигарету и закуривает. Пока он курит, сквозь дым виднеются силуэты его товарищей, поочерёдно упражняющихся в стрельбе. На их фоне темнеет фигура Курта, одетого в форменный пиджак цвета хаки, в военные брюки и черные кожаные ботинки. Звучит тихая, бессвязная мелодия, одиночные выстрелы и возгласы парней. Свет рампы освещают стены, на которой висят портреты вождей Рейха. Звучат новые выстрелы в такт ударам по клавишам пианино.
Арман (сам с собой). Идан – редкое имя. Писатель сказал, что оно означает «снова любить» на языке древних германцев. Какая она интересно из себя? Светленькая или брюнетка? Если брюнетка, главное, чтобы была не тощая, не люблю тощих брюнеток, а если блондинка, то пусть лучше будет похудее. А, вообще, главное, чтобы не была слишком заумной и мечтательной, а то в этом сочетании все женщины превращаются в дур. И чтобы не была высокомерной, а то можно подумать; (корчит гримасу) мы из высшего общества с вами средним классом не привыкли разговаривать на равных.
Поглядим, что за особа…
Закидывает ногу за ногу. Тушит сигарету о каблук ботинка.
Идан… Давно я не общался с девушкой за просто так. Всё в школе, во дворе. А это всё не то. Помню, с Бертой у нас завязалось общение, но потом она с семьёй переехала в другой город и связь с ней оборвалась. Она была хороша, только ножки чуть кривоваты, но это её особо не портило. Для любви главное лицо. Оно у неё было красивым. Жалею, что, когда мы прикоснулись друг к другу губами, я не исцеловал его всё… (Громко вздыхает.)
А Герти… Герти просто девчонка, боевой товарищ в юбке.
Клаус (издалека). Что ты там бубнишь, Нойманн?
Арман. Не твоё дело, целься лучше!
Курт. Клаус, не отвлекайся!
Арман (закуривая новую сигарету). Если она мне понравится, я обязательно поцелую её. И не один раз. Баронесса сказала, что она интересная, значит, с ней будет и о чём поговорить. Интересно, она придёт в церковь? (С ухмылкой.) Вроде должна, раз отмечают её день рождения. Никогда меня так не тянуло в церковь, как сейчас. (Продолжает ухмыляться.) Удивляюсь, почему мы так не хотели ходить туда, наверное, потому что нас заставляли, и нам казалось там скучно.
Идан… надежда…любовь…
Вздыхает, ударяет себя кулаком по груди, опускает голову вниз.
Через некоторое время товарищи Армана расходятся. Он сидит один в пустом тире. Как будто дремлет. Слышится музыка Вагнера из оперы «Полёт Валькирий». Входит Герти. На ней рубашка цвета хаки, плотная драповая юбка с толстыми помочами поверх рубашки и коричневые кожаные сапоги, на голове её матерчатая кепка серого цвета. Сначала ему кажется, что это сон, но он слышит её голос рядом с собой:
Арман, ты спишь?
Арман. Что? Нет. (Открывая глаза и вскакивая со стула.) Ты откуда ещё взялась?
Герти. Так просто зашла, хотела увидеть вас.
Арман. Кого нас?
Герти. Тебя, тебя.
Арман. Ну что, увидела?
Герти. Увидела.
Арман. И что дальше?
Герти. Ты что такой дёрганный весь? (Садится на стол.)
Арман. Я… я не дёрганный, просто задремал, а тут ты явилась.
Герти. Днём спят только старики и дети. Судя по тебе, ты не относишься ни к тем, ни к другим. Ты вообще ни к кому не относишься. Ты так – сам по себе.
Арман. Ты о чём это?
Герти. Всё о том же; ты до сих пор так и не определился, с кем ты и кто ты. Всё мечешься между своей семейкой и твоими товарищами.
Арман. Эй ты, выражайся поприличней!
Герти. А что я такого сказала? Твоя семья выступает против твоего вступления в Гитлер-Югенд, а значит, она против политики Рейха.
Арман. У матери свои взгляды на мир.
Герти. Какие к чёрту взгляды, Арми! (Спрыгивает со стола.) Не сегодня-завтра всех инакомыслящих будут высылать из страны, а тех, кто не согласится уехать, начнут сажать в спецлагеря.
Арман. Откуда ты знаешь?
Герти. Уж я-то знаю.
Арман. Ну, да, твой папенька не зря служит в гестапо.
Герти (грубо). Он мне не отец. Он отчим.
Арман. Отчим… Небось, секреты фюрера рассказывает вам на ночь вместо сказок.
Герти. Заткнулся бы ты! (Бросает на него свирепый взгляд.) Дай лучше сигарету.
Арман бросает ей пачку. Герти ловит её и вытаскивает из неё сигарету. Крутит её в руках и закладывает её себе за ухо.
Герти. А впрочем, решай сам, что тебе делать и с кем быть. Не удивлюсь, если завтра ты променяешь меня на какую-нибудь девку из интеллигентов. Это в твоём стиле.
Арман. Что за чушь ты несёшь, Герти? Во-первых: у меня никого нет. Во-вторых: у нас с тобой нет никаких отношений. Кроме дружеских.
Герти (вспыхивает). Да? Что ты говоришь? А не ты ли мне объяснялся в чувствах в свой последний день рождения? Или сейчас скажешь, ты был пьян, и я вытянула из тебя те слова?
Арман. Какая теперь разница, как там было, ты ведь всё равно мне отказала.
Герти. Да, отказала. И правильно сделала, потому что ты нерешительный. Я хотела заставить тебя действовать.
Арман. Я и действую.
Герти. Ага, сидя тут на стуле, пока другие состязаются в стрельбе и в спорте!
Арман. Ладно, Герти, оставим этот разговор. Мне сейчас не до этого. (Расхаживает вдоль помещения.)
Герти (наблюдает за ним). Ну что с тобой? Скажи мне, что с тобой?
Арман. А ты не видишь? Я зажат в тиски. Я и хочу сделать выбор, но не могу, потому что мне не дают этого. С одной стороны на меня давит семья, с другой – товарищество. Ах, если было бы можно жить, не делая никакого выбора, просто жить!..
Герти. Похоже, ты замечтался, дружище. Так не бывает. Надо выбирать между долгом и привязанностями.
Арман. Я знаю, что так не бывает.
Герти. Моральный авторитет твоей матери стал для тебя выше авторитета государства. И даже самого фюрера!..
Арман. Прекрати! Хватит! Это не так!
Герти. В чём же тогда проблема? Что мешает тебе сделать правильный шаг?
Арман. Я не могу расстраивать мать. Для неё это станет ударом.
Герти. Мать, мать, мать! Ты что маменькин сынок?
Арман. Думай, что хочешь, мне всё равно. (Отворачивается в другую сторону.)
Герти. Ты не можешь так говорить. Хоть ты и не давал клятву, как все остальные, ты с нами в одной лодке. И если ты не присоединишься к нам на митинге солидарности, ты будешь предателем!
Арман молчит. Смотрит в сторону.
Герти. Я очень прошу тебя, Арми, будь с нами!
Подходит к нему, кладёт ему руки на плечи, тянется к нему, чтобы поцеловать его. Арман отводит лицо, но Герти всё равно целует его в край губ.
Герти. Я одна лишь могу любить тебя так, как никто не сможет полюбить тебя… даже мать… (Тянется к нему снова.)
Арман (негрубо отталкивает её от себя и холодно произносит). Хорошо, я постараюсь прийти на ваш митинг.
Герти (смотрит на него в упор и, когда он поворачивается, собираясь уходить, кричит ему вслед). Я буду ждать тебя, Арман…
В этот момент Арман выходит.
III
Хеди и Элфрид сидят в гостиной на диване. На Хеди синее платье в бордовую клетку, белые гольфы и белые кожаные сандалии. Элфрид одета в бежевую кружевную кофту и в такого же цвета юбку до колен, на ногах её мягкие домашние тапочки.
Элфрид (откладывает в сторону пяльцы с вышиванием и произносит, обращаясь к сестре). Ты что-нибудь ещё слышала о саде?
Хеди (отводя взгляд в сторону). Больше ничего.
Элфрид. Скажи мне честно, Хеди!
Хеди. Я говорю тебе честно. Придёт Герберт, спросим у него.
Элфрид. Когда он придёт?
Хеди (указывает на окно). Да вон он.
Элфрид вскакивает с дивана и бежит к окну. Открывает створки и, завидев Герберта, кричит:
Добрый день, Герберт!
Гербер (вздрагивая, оборачивается). О, здравствуй, Элфрид! Как дела, красавица?
Элфрид. Плохо, Герберт…
Герберт. Почему? Что случилось, дорогая?
Элфрид. А вы не знаете?
Герберт. Пока ещё нет. (Пожимает плечами.)
Элфрид (слёзы наворачиваются у неё на глазах). Сад… Сад хотят продать?
Герберт. А, вот ты о чём! Я пока ничего не знаю. Все вопросы к фрау Аннете.
Элфрид. Но она говорила вам об этом?
Герберт. Говорила… Ну и что, что говорила?! Дело ещё не решенное.
Элфрид (сквозь слёзы). Пожалуйста, прошу вас, уговорите фрау Аннете не продавать сад, ведь его обязательно вырубят и тогда…
Герберт. С чего ты взяла, что его должны вырубить?
Элфрид. Так всегда бывает: когда кто-то покупает сад, первым делом вырубают деревья и строят на этом месте каменные строения. Так было и с Вишнёвым садом у Чехова…
Герберт (почёсывая затылок). Я тоже не хочу, чтобы сад продавали, в таком случае я останусь без работы. Ещё больше я не хочу, чтобы его вырубали и строили на его месте каменные строения; тогда вместе с моим трудом погибнет всё живое, что растёт в этом саду. Но что я могу сделать, если хозяйка решит избавиться от него? Лучше вам самим уговорить её не продавать сада, может быть, вас она и услышит.
Герберт (подмигивая). Ну что говорят наши друзья? Есть новости?
Элфрид (не сразу понимая, о чём речь). Да, все встревожены печальным известием.
Герберт. Каким?
Элфрид. Всё тем же. (Бросает она в ответ, поспешно закрывая окно.)
Хеди (встаёт с дивана, подходит к ней). Не тревожься раньше времени, Элфи.
Элфрид. Раньше времени? Но дальше может быть поздно.
Хеди. А, ты имеешь в виду…
Элфрид. Да. Посуди сама, если завтра нам скажут, что большая часть страны превратится в пустыню, мы ведь не успеем никуда убежать, следовательно, все мы погибнем. То же самое произойдёт с ними.
Хеди. Да, я понимаю тебя… Прости, что сразу не поняла…
Элфрид. Все смотрят на меня, как на идиотку. Но что мне делать, если всё так и есть, и я ничего не выдумываю.
Хеди. Я не сомневаюсь, что всё так и есть и твоей фантазии тут не много. Хотя без фантазии не разовьются способности видеть то, что другие никогда не увидят.
Элфрид. Не знаю, фантазия ли тому виной или это какой-то пространственно-временной сбой во мне, но я устала бороться с этой грубой рассудочной реальностью, каждодневно высмеивающей мои видения, мысленно называя их, как и ты, фантазиями.
Хеди. Я не вкладывала в это слово уничижительного значения.
Элфрид. Я знаю… Оставим этот разговор. Сегодня итак много печальных известий…
Хеди (встревожено). Каких? Пожалуйста, расскажи!
Элфрид с невольной укоризной глядит на неё. Тяжело вздыхая, она после недолгого молчания выдавливает из себя:
Эволия опоздала на встречу с Лилианом, от чего он загрустил и потерял свой прекрасный голос. Между ними промелькнуло чувство разочарования. А я так надеялась, что у них всё сложится легко.
Хеди. Похоже, что даже у них не всё так легко складывается.
Элфрид. Мне кажется, причиной тому надвигающиеся грозные события в стане готтлангов и плохие новости из мира людей.
Хеди. Но разве ты уже рассказала им об этом?
Элфрид. Да, я написала письмо Дэнгмару. Не могла же я молчать о том, что их дома в скором времени может не стать.
Хеди (закрывая ладонью глаза). Что же делать? Ладно, я сегодня же поговорю с матерью.
Элфрид. Но как мы ей это объясним?
Хеди. Не надо ей ничего объяснять, просто скажу, чтобы не продавали сад.
Элфрид. Понадобятся аргументы.
Хеди. Деньги – вот лучшие аргументы.
Элфрид. Но где их взять?
Хеди. Пока не знаю. Но, думаю, дядя Эдмунд посоветует что-то.
Элфрид (воодушевлённо). Он придёт сегодня?
Хеди (улыбаясь, берёт сестру за обе руки). Да!
Элфрид. О, как я надеюсь на него!
Хеди. Я тоже! Тем более в твой день рождения… (Подмигивает ей.)
Элфрид. В мой день рождения?..
Хеди. А как же! Сегодня твой день ангела… Забыла?
Элфрид. И вправду, с этими событиями я обо всём на свете забыла.
Хеди. Тогда подготовимся. К тому же это повод склонить дядя Эдмунда на нашу сторону. (Улыбается.) И на сторону твоих малюток…
Элфрид. Гениально! Но думаешь, это на него подействует?
Хеди. Разумеется. Он же тебя так любит.
Входит Арман. Садится за стол, берёт яблоко, подкидывая его в руках.
Хеди. Ну что, как у вас в цирке дела?
Арман. В каком ещё цирке?
Хеди. Ну, где ты там бываешь.
Элфрид. Хеди, не надо, не начинай.
Арман. Пусть начинает, ей же не с кем больше поругаться. (Кладёт яблоко на стол.)
Хеди. Нет, просто у меня на тебя аллергия.
Арман. Так выпей лекарство, может, полегчает.
Входит Саша.
Саша. Здравствуй, Арман! Мы сегодня не виделись.
Арман. Привет, Саша! (Встаёт и подходит к сестре, целуя её в щёку.)
Саша. Ты видел книги, которые передал Олаф?
Арман. Нет ещё. А где они?
Саша. В кабинете на столе.
Арман. Большое количество книг вводит в ступор.
Саша. Почему же?
Арман. Трудно решить, с чего начать читать. Да и вообще, когда видишь столько книг, сразу понимаешь, что ты ничего не знаешь.
Саша. Прямо сократовские мысли. Для того и книги, чтобы расширять кругозор знаний. Не беспокойся, Олаф приложил записку, где отметил, с какой книги лучше начать чтение.
Арман. Ну, тогда точно не пропаду в океане слов.
Саша. Уверена, что не пропадёшь. (Улыбается.)
Ставит на стол сервис.
Саша. Скоро придут мама и дядя Эдмунд поздравлять Элфи. Хеди, Элфрид, вы в порядке? (Смотрит на сестёр.)
Хеди (делая невозмутимый вид). Да, вполне.
Элфрид продолжает сидеть молча.
Саша. А ты, Элфрид?
Элфрид. А я не знаю.
Саша. Что ты не знаешь, дорогая?
Элфрид. В порядке я или нет.
Саша. Что-то произошло? (Смотрит на Элфрид.) Ты расстраиваешься из-за своих сказочных существ? Это причина твоего плохого настроения или что-то другое?
Элфрид. Сказочных существ… (Тихо, отстранённо произносит она.)
Саша. Ну, хорошо, эльфов или как вы их называете…
Элфрид. Именно так.
Саша. В этом проблема?
Элфрид. Я не знаю.
Саша. Как не знаешь?
Элфрид. Вот так.
Саша. Но я же вижу, что-то происходит с тобой.
Элфрид. Не обращай внимания на меня.
Саша. Послушай, Элфрид, нам нужно поговорить.
Элфрид. О чём? О том, что мне нужна помощь психотерапевта? Или что мне стоит выбросить из головы мои фантазии? Так ведь не помогает, Саша, не помогает! Вы уже из меня чуть не сделали пациентку дома для душевнобольных. Снова хотите попробовать?
Саша. Как ты так можешь говорить? Мы же хотели помочь тебе избавиться от твоих страхов и тревог.
Элфрид. У меня нет никаких страхов и тревог тоже нет! И чувств нет! И вообще, я набитая опилками кукла, только кукла!
Хеди (обращаясь к Элфрид). Перестань!
Саша. Элфрид, милая, мы все тебя очень любим и переживаем за тебя, ты ведь это понимаешь. Зачем ты всё усложняешь?
Элфрид. Я ничего не усложняю, с чего ты взяла? Я вообще сижу тише воды, ниже травы. Если тебя коробит мой вид, то не обращай на меня внимания.
Саша с удивлением смотрит на Элфрид, желая что-то возразить.
Хеди. Оставь её, Саша!
Саша (расширяя глаза). Да что с вами? Я не понимаю вас…
Элфрид бросается к Саше, обнимает её и плачет.
Элфрид. Прости меня! Прости…
Арман встаёт и подходит к окну, делая вид, что не обращает внимания на происходящее.
Саша (целует Элфрид в лоб и прижимает её к себе). Всё хорошо, нет причин так волноваться…
Элфрид (всхлипывая). Я не знаю, что на меня нашло…
Саша. Всё хорошо, всё хорошо…
Элфрид умолкает. Саша усаживает её на стул. В комнате напряжённое молчание.
Саша (спустя некоторое время). А давайте-ка выпьем кофе!
Хеди. Я не хочу, у меня давление поднимается от кофе.
Элфрид. Я, пожалуй, выпью.
Арман. Я тоже. (Оборачиваясь.)
Саша (к Элфрид). Тебе с молоком?
Элфрид. Да, пожалуйста.
Садятся пить кофе. Хеди сидит в стороне на диване. Арман допивает кофе, встаёт и идёт к окну.
Арман (открывая окно). Пчела, смотрите пчела из сада!
Элфрид вскакивает и бежит к окну.
Элфрид. Пчела в это время – это знак!
Арман. Так весна уже почти. (Смеётся.)
Элфрид.
Пчелиный путь – эфир кристально чистый,
В нём души умерших струятся в синеве,
Разлит повсюду свет его лучистый –
В цветах душистых, в бархатной траве…
(Воодушевлённо.) Древние германцы полагали, что путь пчёл это воздух, в котором совершают своё вечное странствие души людей. У кельтов пчёлы несли тайную мудрость из других миров. А индусы верили, что пчела символизирует перерождение души.
Арман (под впечатлением). Какую весть принесла нам наша пчёлка? (Глядит в окно.)
Элфрид в задумчивости отходит от окна.
Саша. Арман, закрой лучше окно, а то сейчас налетят сюда непрошенные гости из сада.
Хеди (с трудом сдерживая раздражение). Саша, скажи, почему ты всегда такая до невозможности рациональная?
Саша (с невольной усмешкой). В каком смысле?
Хеди. Да в самом, что ни на есть прямом! Что не скажешь, то верно. От всех твоих слов веет железной логикой и рассудочной рациональностью.
Саша. Ты ошибаешься, сестрёнка, я совсем не такая, какой ты меня себе представляешь.
Хеди. Скажи ещё, что ты скрытая идеалистка.
Саша. Ну, ты тоже совсем не Элфи и до тонкой натуры тебе, ох как, далеко.
Хеди. Возможно. Но ты также механична и безукоризненна, как автомобиль «Мерседес», у которого тоже красивое как у тебя имя и внешность, но стальная душа.
Саша. Ты хочешь сказать, что у меня нет души?
Хеди. Я сказала иначе.
Саша. Неважно. Но ты имела в виду, что у меня нет души.
Хеди. Тебе лучше знать.
Саша (не сразу). Я не хочу больше с тобой разговаривать.
Хеди. Пожалуйста, как хочешь.
Саша пытается подавить, нахлынувшее на неё негодование, и принимается убирать со стола. Хеди заново открывает, закрытое Арманом окно, и усаживается на диван. Элфи погружается в свои мысли. Арман прячет сигареты за занавеску.
Входят Фрау Аннете и Эдмунд. В руках у него несколько букетов цветов и торт.
Фрау Аннете. Здравствуйте, дети!
Поочерёдно целует Сашу, Элфрид, Хеди, Армана.
Фрау Аннете. От тебя снова запах табака или мне кажется?
Арман. Кажется, мама, просто я стоял среди курящих.
Фрау Аннете. А, ну хорошо, смотри, сынок, у тех, кто курит, волосы выпадают раньше времени и растёт живот. Правда, ведь, Эдмунд?
Эдмунд (здороваясь за руку с Арманом). И не только это; пропадает разом мужская сила.
Арман морщится.
Элфрид (подбегая к нему). Здравствуйте, дядя Эдмунд!
Эдмунд. Привет, дорогая! Ну как вы, красавицы мои?
Эдмунд раздаёт племянницам букеты и вручает торт, целуя Элфрид и остальных сестёр по очереди в щёки.
Хеди. Мы-то ничего, а вот Арман на днях устроил нам прощальный концерт.
Эдмунд. Что ещё за концерт? Почему прощальный?
Хеди. Пусть сам и расскажет.
Фрау Аннете. Я же тебе рассказывала, Эд…
Эдмунд. Ах, да. (Арману.) Моё мнение такое, дорогой племянник, отучись сначала, получи образование, а потом и строй планы на будущее. И то, не в ущерб семье. Семья это главное.
Арман. Нас учат, что главное – это наше отечество.
Эдмунд. Да, да, но без семьи не будет и отечества.
Фрау Аннете. Саша, а ты что сегодня такая хмурая? Всё нормально у тебя?
Саша. Со мной, да, только наша валькирия снова, как с цепи сорвалась. (Кивком головы указывает на Хеди.)
Фрау Аннете. Что опять произошло, Хеди?
Хеди. Ничего, мама, всё нормально, просто с железобетонными доводами нашей дорогой сестры опасно стоять рядом, может и придавить ненароком.
Фрау Аннете. О чём это ты, не понимаю? (Пожимая плечами.) Ладно, давайте пить чай, мы принесли торт. (Достаёт торт из коробки, ставит на стол чашки.) Заодно и обсудим некоторые вопросы касательно вашей учёбы в Америке.
Хеди бросает ненавистный взгляд на Армана.
Хеди (матери). Это что уже решено?
Фрау Аннете. Почти. Осталось решить несколько технических вопросов. (Смотрит на брата.)
Эдмунд. Да, ждём подтверждения запроса от университета и следом приглашения на собеседование в посольство.
Хеди. Вот черт! Но я не хочу! Не хочу!
Саша (преодолевая себя). Послушай, Хеди, это шанс, шанс уехать отсюда. Америка, наверное, единственная страна, где идеология не властна над образованием. Америка строит мир, в отличии от Европы, где повсюду бродит призрак войны!
Хеди (с усмешкой). И снова железная логика.
Саша. Можешь ёрничать сколько угодно, но ты будешь самой настоящей упрямой дурой, если не захочешь воспользоваться этим шансом.
Хеди. А сама ты, конечно, поедешь в Швейцарию, в спокойную, тихую Швейцарию?
Саша вздрагивает от неожиданности.
Хеди. Прости… (Встаёт из-за стола и уходит в другой конец комнаты.)
Фрау Аннете (Саше). Не принимай близко к сердцу, она на взводе.
Саша. Да было бы оно… Она правильно говорит, я чувствую рассудком.
Фрау Аннете. Всем бы нам не помешало сейчас чувствовать рассудком, а не переводить эмоции неизвестно на что.
Эдмунд. Хм… когда эмоции движут умами, происходят великие и страшные вещи.
Длится пауза.
Арман (вставая). Мама, можно я пойду с Гюнтером и Клаусом на митинг в следующее воскресенье?
Фрау Аннете. Боже мой, что ещё за митинг?
Арман. Митинг солидарности.
Фрау Аннете. Какой ещё солидарности? Эдмунд, сделай что-нибудь, повлияй на него!
Эдмунд. Я думаю, ничего плохого в том, что он поприсутствует на митинге нет, главное, не быть игрушкой ни в чьих руках. Ты понял, Арман, не быть игрушкой?!
Арман. Да, понял, дядя Эдмунд, я не стану игрушкой ни в чьих руках! Обещаю!
Эдмунд (сестре). Не волнуйся, Аннете, это не самое плохое место, куда мог бы пойти молодой человек. Надо радоваться, что его не тянет в винную или… ну, ты сама понимаешь. (Смущаясь.) К тому же, мы не можем расписывать каждый его шаг. Приобщение к общественно-политической жизни – это неотъемлемый этап взросления молодой личности.
Фрау Аннете (не уверенно). Ты думаешь?… Не знаю, не нравятся мне эти увлечения современной молодёжи. (Арману) А что, ты уже не идёшь в воскресенье в церковь? Олаф говорил, что тебя пригласили на торжество…
Арман. Иду, мама, иду в это воскресенье!
Фрау Аннете. А, ну хорошо. Тогда иди, займись чтением, тебе надо готовиться к будущим экзаменам. А ты, Саша, пойдём со мной, поможешь мне найти в архиве документы на сад.
Арман послушно удаляется.
Хеди. Сегодня же день ангела Элфрид! Куда вы все?
Фрау Аннете. Да, да, мы не забыли, мы специально с дядей Эдмундом по этому случаю купили торт! Накрывайте на стол, мы скоро будем! (Выходит.)
Саша выходит вслед за фрау Аннете. Хеди разливает чай.
Элфрид (бросается к ногам Эдмунда). Дядя Эдмунд, спасите сад! Умоляю вас, спасите сад!
Эдмунд, пытаясь поднять Элфрид, в удивлении смотрит на обеих сестёр.
Элфрид. Гибель сада – предвестие гибели чего-то более крупного… Так было у Чехова! Помните?
Эдмунд. Прости, я не читал этого автора.
Элфрид. Ну, как же? Хорошо, а трагедия острова Пасхи вам ни о чём не говорит?
Эдмунд. Элфи, дорогая, честно говоря, я тебя не очень понимаю. Ты не хочешь, чтобы мама продавала сад, правильно!? Но причём здесь я, Чехов и остров Пасхи?
Элфрид. Притом, что кроме вас никто не сможет помочь. Матери нужны деньги, а у нас их нет. А у вас… А у вас есть деньги?
Элфрид с непоколебимой наивностью во взгляде смотрит на Эдмунда, ожидая от него спасительный ответ.
Эдмунд. Ты, ты предлагаешь мне выкупить сад?
Элфрид. Но ведь, если сад погибнет, им тоже не выжить… (Замолкает, погружается в свои мысли.)
Эдмунд. Кому?
Хеди. Так… деревьям, деревьям, дядя Эдмунд! Сад умрёт – деревья умрут – всем будет плохо. Чтобы сад жил, нужны деньги. В долг, деньги нам нужны в долг, мы всё, всё вернём. Если даже захотите, сад будет принадлежать вам, просто мы будем за ним ухаживать. Ну, как? (Глядя на него в упор, самодовольно улыбается.)
Эдмунд. Подождите, мне нужно подумать. Я пока с трудом понимаю, что я должен сделать.
Эдмунд (смотрит попеременно, то на Элфрид, то на Хеди). Выкупить сад?
Хеди, Элфрид (в один голос). Да!
Эдмунд (неуверенно). Обещать заранее ничего не буду, мне нужно оценить мои возможности, но я в любом случае постараюсь что-нибудь придумать.
Хеди. Слава Богу!
Элфрид обнимает Хеди, та крепко целует её. Потом обе хватают за руки Эдмунда и кружатся вместе с ним по комнате.
…
Арман сидит за столом за книгами.
Входит Олаф.
Олаф. Привет, Арман. Не видел Сашу?
Арман (привставая, здороваясь за руку с ним). Нет.
Олаф. Читаешь?
Арман. Да.
Олаф. Надеюсь, пойдёт тебе на пользу.
Арман. Я бы, конечно, лучше почитал труды наших лидеров, чем эту тягомотину, но вы ведь все против.
Олаф. Неужели разговор с профессорами тебя не вразумил?
Арман. Нет, почему, было полезно погорить со старичками, но сейчас другое время, они немного отстали от жизни.
Олаф. Это вы отстали от жизни вместе со своими учителями!
Арман. Не согласен.
Олаф. Придётся согласиться. Тех, кого ты называешь твоими лидерами – вводят тебя в заблуждение!
Арман. Нет, нет, не говори так, Олаф, (вставая) ты жених моей сестры, я не хочу причинять тебе вреда…
Олаф (вставая напротив него). Какой ты вред можешь мне причинить?
Арман. Пусть не я, но за такие речи можно…
Олаф. Что можно?
Арман. Ладно, Олаф, я не хочу сейчас спорить. Потом, потом…
Олаф. Нет, давай сейчас поговорим.
Арман. Я не спорю, я принимаю и твою позицию, но речи наших лидеров мне ближе.
Олаф. Ты думаешь, что сможешь усидеть на двух стульях? Не питай иллюзий. «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные.» Фюрер и его клика и есть волки хищные. Помнишь слова?
Арман. Может, прекратишь уже? Чего ты взялся учить меня?
Олаф. Я не учу! Я знаю, что я говорю! (Берёт его за руку.)
Арман. Ничего ты не знаешь! (Резко отводит его руку.) Если бы знал, не навязывал своё мнение!
Олаф (одёргивает его). Я не навязываю, я просто хочу, чтобы ты прозрел, а ты упёрся, как дурак!
Арман. Я не дурак!
Олаф. Ещё какой!
Арман (хватает его за грудки). Не дурак!
Входит Эдмунд.
Эдмунд. Девочки, девочки, где вы? У меня для вас новость! (Останавливается, видя сцепившихся Армана и Олафа.) Эй, что с вами? Что вы затеяли? (Разнимает их.) Что случилось у вас?
Олаф (отходя от Армана). Он не хочет слушать, упёрся, как не знаю, кто!
Эдмунд (держа его за локоть). Что случилось, Арман?
Арман. Он всё время норовит оскорбить наших лидеров! Мне это уже надоело!
В это время в дверях появляется Курт, стоит на пороге, слушая разговор.
Эдмунд. Каких ещё лидеров?
Арман. Как каких?
Эдмунд. Да, каких?
Арман. Фюрера… (Осекаясь.)
Эдмунд (вопросительно глядя на Олафа). Что такое, Олаф?
Олаф. Я лишь пытаюсь объяснить ему, что он и ему подобные молокососы одурачены политикой этих…
Эдмунд. Ладно, ладно, потише! (Арману.) Прекрати ты уже строить из себя активиста! Не лезь в политику, тебе сказали один раз! Какое тебе дело до этих лидеров? Никакие они тебе не лидеры! Твой лидер – твоя мать! Её и слушай!
Арман (мечется по комнате, не замечая притаившегося в дверях Курта). Но как? Но как?
Эдмунд. Вот так! Идёшь вместе с остальным стадом неизвестно куда, в какую пропасть!..
В это время Курт удаляется.
Арман садится на диван, обхватив двумя руками голову.
Олаф. Вот, вот, подумай хорошенько!
Арман (тихо в сердцах). Отстань…
Эдмунд (качая головой). Не пойму я эту молодёжь, сами ещё не встали на ноги, а уже во взрослые дела лезут. Пойду поищу девочек. Не видел их, кстати?
Олаф. Кого?
Эдмунд. Хеди и Элфрид.
Олаф. Нет. Я тоже ищу Сашу.
Эдмунд. Пойдём, поищем вместе
Уходят.
Арман встаёт включает радио. Раздаются резкие, оглушительные речи оратора. Быстро выключает радио, затыкая уши. Подбегает к столу, хватает стул и бросает его в ярости в стену.
Арман. Оставьте меня! Оставьте меня все!
Бросается на диван, плачет, накрыв голову подушкой.
Из колонок радио прорываются голоса. Бьёт кулаком о радио.
Арман. Да заткнись ты уже, заткнись, заткнись, заткнись!
В слезах выбегает из комнаты.
Действие третье
I
Группа людей выходит из церкви. Впереди идут девушки в окружении взрослых женщин. В руках у них букеты с цветами. Сзади следуют молодые и взрослые мужчины. Среди них в сером фланелевом костюме идёт Арман. Постояв на площади, сделав общий фотоснимок на память, они идут в направлении гостиного двора и ресторана, расположенного с правой стороны площади.
Идан Хофер, Арман, Манфред, Руфь и Клаудия сидят за одним столом, в отдалении от взрослых. На столе их праздничная еда, лёгкое пиво, лимонад и другие напитки и закуски. Руфь присоединяется к друзьям позже, уже в самом ресторане и потому впервые видит Армана, в тот момент, когда баронесса представляет его Идан и её молодым друзьям. Молодые люди ведут беседу, изредка отвлекаясь на еду и закуски.
Клаудия. «Голубой ангел» это лучшее, что сейчас есть в нашем кинематографе. А Марлен Дитрих просто бесподобна.
Манфред. Я всё же предпочитаю американское кино и мой фильм-фаворит «Шанхайский экспресс».
Арман. А мне нравится «Квекс из гитлерюгенда»… (Осекается.)
Идан. И чем же он тебе нравится? (Пытаясь не смутить Армана.)
Арман. Основной идеей.
Идан. И какая же там идея? Это же пропагандистское кино.
Арман. Я смотрел его раз пять. В последние разы нас с товарищами пропустили бесплатно. (Улыбается и пьёт пиво.)
Идан. А ещё, что ты смотрел?
Арман. «Бури над Монбланом» тоже мой любимый фильм.
Клаудия. Понятно. Сентиментально-патриотическая эстетика. А что ты читаешь, Квекс?
Арман (окидывая её непонимающим взглядом). Вообще-то я Арман.
Клаудия (с усмешкой). Хорошо, Арман, что ты читаешь?
Арман. В настоящее время «Сравнительные жизнеописания» Плутарха.
Клаудия и Руфь (в один голос). О!
Руфь. Плутарх! Похвально!
Идан. И кто тебе посоветовал эту книгу?
Арман. Олаф, жених моей старшей сестры.
Идан. Ты любишь книги об истории?
Арман. Да, особенно, что касается древнегерманской истории. Готы, Аларих, Генрих Птицелов, тевтоны – это моя страсть.
Идан. А книги Германа Гессе ты не читал? Его Степного волка, например?
Арман. Начинал, но что-то не пошло. Наверное, не моё.
Идан (смеясь). Так не бывает.
Арман. Почему не бывает? Мне не интересно, вот и всё.
Идан. Ну, хорошо. А что тебе ещё интересно, кроме исторических книг?
Арман. Ну, ещё меня занимает политическая литература…
Идан. Если ты не против, я всё же дам тебе почитать что-нибудь из Гессе. И ладно, раз ты не уловил ничего притягательного в «Степном волке», то обязательно прочти его другой роман «Демиан».
Арман. Хорошо, раз ты советуешь, обязательно прочту. Только у меня нет книг Гессе.
Идан. Я же сказала, что дам тебе почитать. (Многозначительно смотрит на него.)
Арман (не отводя взгляда). Хорошо, спасибо тебе.
Идан и Арман на переднем плане сидят рядом. На заднем плане о чём-то между собой общаются, едят и пьют остальные члены компании.
На Идан светлое праздничное платье. Её белокурые локоны падают ей на плечи. Арман разглядывает её красивое лицо. Какая-то искра вспыхивает между ними. Звучит медленная музыка.
Идан. Интересно всё-таки, что мы встретились с тобой. По логике этого никогда не должно было произойти.
Арман. По чьей логике?
Идан. По логике событий.
Аман. Почему же?
Идан. Ну, мы совершенно разные. Твой круг интересов и мой никак не соприкасаются и даже чужды друг другу. Но видимо круг интересов это то, что может меняться, как, впрочем, и убеждения.
Арман. Что же тогда не меняется?
Идан. Не меняется наше истинное Я. Дазайн… Знаком с философией Хайдеггера?
Арман. Нет.
Идан. Я и говорю, на данном этапе мы разные, а в вечности мы одно – и ты и я воспринимаем бытие таким, какое оно есть здесь и сейчас.
Арман. Мы сами строим своё бытие, свой мир для себя.
Идан. Что значит – мир для себя?
Арман. Такой мир, который нам нужен.
Идан. А что значит: нам нужен? (Смеётся.)
Арман. Таким, каким мы хотим его видеть. (С серьёзным выражением лица.)
Идан. Так не бывает. Мир уже есть, и бытие нам дано как данность.
Арман. Но человек ведь призван менять мир, строить своё будущее сам.
Идан. Это внешние мероприятия. Без изменения внутреннего сознания, внешние перемены будут походить на косметический ремонт в доме, где фундамент просел, а крыша вот-вот обвалится.
Арман. Так было до прихода лидера; сейчас всё изменится.
Идан. Мне жаль, но я должна признать, что ты обольщён, жестоко обольщён, как и многие тысячи таких, как ты.
Арман хочет что-то ответить, но подавляет в себе порыв и молчит.
Щёки Идан покраснели от возбуждения.
Идан (спустя некоторое время). Ладно, давай больше не притрагиваться к политике. Страсть к политике – это явственный признак шизофрении.
Арман кивает в знак согласия с ней. Идан дотрагивается до его руки и сразу же отводит свою руку.
Идан. Ты бьёшь током. (Улыбается.) И у тебя мягкие руки.
Арман. Зато кулаки крепкие.
Идан. Я говорю не о кулаках. (Смеётся.) Ты ёж.
Арман. Что? (Подавляя улыбку.)
Идан. Ты как ёж колюч, но мил. (Снова прикасается к нему.)
Арман берёт её руку в свою. Он пытается что-то сказать, но комок подкатывает к горлу.
Идан. Что? (Глазами показывает ему, чтобы он не стеснялся.)
Арман. Я не ёж…
Идан не удерживается от смеха.
Идан. Хорошо, ты не он, ты милый мальчик… (Последнее слово произносит полушёпотом.)
Словно острая волна света пронзает грудь Армана. Он видит лицо Идан, прекрасное лицо, светло-карие глаза и одухотворённые словом и женственной чувственностью уста.
Они встают и, держась за руки, идут к сцене, затем поворачиваются лицом друг к другу и долго смотрят глаза в глаза. Стихают голоса и шум веселья на заднем фоне.
Идан. А что значит твоё имя?
Арман. Не знаю… (Спохватывается.) А, означает смелость… (Смотрит на неё слегка растерянным взглядом.)
Идан. Смелый. Смелый как Степной волк.
Арман. А как же ёж? (Не отводя от неё взгляда.)
Идан. Забудь ты уже про ежа. А знаешь, что значит моё имя?
Арман. Знаю.
Идан. И что?
Арман. Любить… снова…
Идан целует его в щёку.
Идан. Чтобы любить, нужна смелость.
Арман. Зачем любви смелость?
Идан. А зачем розе шипы?
Арман. Чтобы защищать свою красоту.
Идан (почти шёпотом). Да…
Арман (светясь от счастья). Мне кажется, я видел тебя раньше, твой образ…
Идан. Я слышала, что это излюбленный приём парней, когда хочется обольстить девушку. Не хватает ещё добавить, что я однажды являлась к тебе во сне. (Улыбаясь.)
Арман. А разве сейчас мы не во сне?
Идан. Как во сне.
Делают шаг навстречу друг другу.
Идан. Мне тоже знаком твой взгляд. Твои глаза – они красивы. В них столько отваги и света.
Арман берёт Идан чуть выше талии. Играет музыка. Они начинают танцевать, медленно кружась в вальсе.
Идан. Наша встреча удивительна.
Арман. Почему?
Идан. Разве не удивительна?
Арман. Удивительна!
Идан. Я до последнего ничего не знала о тебе. Должен был прийти Раймонд, но он заболел. И появился ты…
Арман. Бедный Раймонд.
Смеются.
Идан. А давай на следующей неделе поедем за город? Туда, где лес, река и небо!
Арман. Поедем!
Идан. Как здорово! Как здорово стать одним целым с природой! Обязательно поедем!
Кружатся всё быстрее и быстрее, улыбаясь и, глядя в глаза друг другу.
II
Хеди и Элфрид сидят на террасе неподалеку от сада. В воздухе разносятся ароматы цветов и весенней травы. В саду поют птицы, кружатся пчёлы. Две розы – белая и алая – цветут на лужайке перед террасой.
Хеди. Похоже, Арман влюбился!
Элфрид. Да? С чего ты взяла?
Хеди. Он сам мне сказал.
Элфрид. Как? Но вы же терпеть не можете друг друга, как он раскрылся тебе?
Хеди. Как сказала мама, наша любовь и ненависть не имеет границ. Он разоткровенничался. И я счастлива, что он рассказал мне о своих чувствах. Его новая девушка – просто чудо!
Элфрид (радостно). Какая она из себя, он рассказывал?
Хеди. Для него она теперь самая прекрасная. У неё вьющиеся светлые волосы, светло-карие глаза, стройная фигура. А главное, она умна.
Элфрид. Это он так решил?
Хеди. Наш брат в силах отличить умную девушку от глупой.
Элфрид. Надеюсь.
Хеди. Надеюсь, что нас не отправят за Океан…
Элфрид. Ах, вот ещё, почему ты так рада этому событию! (Смеётся.)
Хеди. Конечно же, нет. Я просто счастлива тому, что Арман сделал правильный выбор. Надеюсь, что правильный. Но девушка, действительно, очень хорошая; Олаф рассказывал про неё Саше. Она очень женственна, не то, что его сумасбродная и вздорная Герти.
Элфрид. А что, разве они ещё встречаются?
Хеди. Такая как Герти просто так не отпустит парня.
Элфрид. Ну, Арман тоже не даст из себя верёвки вить.
Хеди. Хотелось бы верить.
Элфрид (встаёт, гуляет по террасе). Как хорошо кругом! Весна пришла! Весь мир оживает! А какие запахи!
Хеди восторженно кивает головой.
Элфрид. Лилиан простил Эволии; теперь они снова вдвоём. Ты слышишь их пение в саду? (Замирает.)
Хеди с удивлением поглядывает на Элфрид.
Хеди. Слышу только щебетание птиц.
Элфрид. А Дэнгмар с Юлисой обвенчались под старым клёном в первый день весны. Старшие эльфы взяли с них обет верности и прочли над ними священные тексты Дарианны. Теперь они навсегда вместе…
Хеди. Ты только прости меня, но мне кажется, я слышу очередную главу чудесной волшебной сказки.
Элфрид. Это и есть сказка: живая, настоящая сказка! Я только запоминаю и записываю происходящее в их сказочном мире.
Хеди. Давно хотела спросить: ты не хочешь собрать все свои записки воедино и написать книгу?
Элфрид. Я пока не знаю. Мне сложно художественными методами передать связь двух наших миров. Я не хочу, чтобы мои видения воспринимались как фантастика, в то же время, мне хочется передать ощущение сказки, иной реальности, существующей по соседству с нами.
Хеди. Мне иногда страшно за тебя; как ты балансируешь на грани… (Гладит её по плечу.)
Элфрид. Не переживай за меня, всё уже предопределено…
Хеди. Ты пугаешь меня ещё больше.
Элфрид. Ты не боишься ничего, Хеди, и этим ты отличаешься от всех остальных.
Хеди. Я боюсь… я боюсь потерять близких… я боюсь умереть и не родиться вновь… я много чего боюсь…
Элфрид молчит, глядя вдаль.
Подходит Герберт, в руках его садовничий нож и ящик с инструментами.
Герберт. Здравствуйте, девушки!
Хеди. День добрый.
Элфрид лишь кивает головой в ответ.
Герберт. Иду в сад, надо почистить деревья от засохших за зиму веток. Да и всякого мусора намело, надо бы прибраться.
Хеди. Очень хорошо, Герберт.
Элфрид. Смотрите, не причините вреда здоровым ветвям и слабеньким растениям.
Герберт. Не беспокойтесь, дорогая, я уже много лет работаю садовником и знаю, как там всё устроено. (Добродушно улыбается, кланяется и удаляется.)
Хеди. В последнее время ты с ним строже, чем обычно. С чем это связано?
Элфрид. Может быть, это инстинкт самосохранения, не понимаю ещё.
Хеди. Он тоже представляет угрозу твоему сказочному миру?
Элфрид. Потенциально, да. Впрочем, как и все, кроме тебя.
Хеди. Ну, спасибо.
Смеются. Затем Элфи снова умолкает и погружается в свои мысли.
Входит Арман. Здоровается с сёстрами, после чего Элфрид выходит.
Арман. Что с ней?
Хеди. Она в своём мире.
Арман. Как всегда.
Хеди. Да.
Арман садится на место Элфрид.
Хеди. Ну, как у тебя дела? Как твоя новая девушка?
Арман. Идан…
Хеди. Да, Идан. Красивое имя, кстати…
Арман. Она хорошо. (Лицо его светится от счастья.)
Хеди. Не собираешься пригласить её к нам?
Арман. Надо поговорить с мамой.
Хеди. Мама уже в курсе.
Арман. Я знаю.
Хеди. Может, в эти выходные приведёшь её?
Арман. В пятницу мы едем с ней за город, а в воскресенье я иду на митинг.
Хеди. Что за митинг? Арман, ты опять?
Арман. Митинг солидарности: я должен там быть.
Хеди. Что тебе там делать?
Арман. Мы выступаем против политики деструктивных партий, стремящихся разрушить наше национальное единство.
Хеди. Снова этот бред!
Арман. Это не бред.
Хеди. Бред, попугаичий бред!
Арман (отмахивается). Думай, что хочешь. (Встаёт, ходит по террасе.)
Хеди (через некоторое время). Ладно, расскажи мне об Идан.
Арман (глаза его оживают). У меня слов не хватает, когда я хочу что-то сказать о ней. Хочется писать стихи. У тебя такое когда-нибудь бывало?
Хеди. Нет. Но я понимаю тебя.
Арман. Она будто создана из света, из морского бриза, из весенних цветов, из каких-то неведомых мне чувств!..
Хеди (улыбаясь). О, ты романтик, Арман! Я и не знала.
Арман. Влюбишься, поймёшь.
Хеди. Ты говоришь то, что я должна говорить тебе, но, к сожалению, мне это не дано…
Арман. Не говори так! Всем дано любить.
Хеди. Я пыталась полюбить парня, но он ответил взаимностью другой девушке, которая тоже выказывала ему свои чувства. Это было на первом курсе университета. Незадолго до этого я отказала другому парню с параллельного курса; он был влюблён в меня… (Вздыхает.) Любовь не всегда приходит из ниоткуда. Иногда она стучится к нам, как гостья из других миров – и горе нам, если мы не открываем перед ней дверей, не приглашаем её войти в наш дом. Поэтому, если даже чувство любви продлится один миг – нужно принять его и быть счастливым. Когда-нибудь это твоё мгновение станет той самой недостающей каплей в Океане вечной Любви…
Хеди встаёт и подходит к Арману. Берутся за руки.
Арман. Наверное, любовь это и есть счастье…
Хеди. Только она и есть счастье.
Арман. Да.
Хеди. Будь счастлив всегда!
Арман. И ты будь счастлива, Хеди!
III
Арман стоит с закрытыми глазами уже не посреди террасы, а в охотничьем домике в лесу. Напротив него находится не Хеди, а Идан. Солнце клонится к закату.
Идан. Мы не знаем, сколько нам всего отмерено встреч в жизни. Никто не знает. Но мы встретились, и, как те два ручейка, что бегут, соединяясь на своём пути, будем всегда вместе…
Арман (обнимает её). Целую жизнь… мы будем целую жизнь вместе…
Идан. Я хотела бы больше…
Арман. Я тоже. (Целует её.) Не могу представить, что бы было, не окажись я в гостях у профессора!
Идан. И что бы было? Ты бы не сделал великого открытия?
Арман. Именно! Я бы не открыл силу притяжения самого высшего из чувств! (Улыбается, довольный своим ответом.)
Идан. Ты, действительно, веришь в то, что любовь это высшее из человеческих чувств?
Арман. Не только верю, я знаю, ощущаю это всем своим существом. И теперь я понял смысл тех твоих слов.
Идан (с любопытством). Каких?
Арман. Чтобы любить по-настоящему, нужна смелость.
Идан. Да… Только бы тёмные тучи не затмили нашего счастья, только бы свирепый ветер не разорвал его на части.
Арман. Не бойся, нашему счастью ничто не угрожает.
Идан. Больше всего я боюсь войны. Она, как крадущийся в поле зверь, атакует свою жертву повсюду. Но только, если зверь насыщается, война ненасытна и лишена разума.
Арман. Войны на нашей территории больше никогда не будет! У нас сильнейшая в мире армия!
Идан. Никакая армия не спасает от войн, потому что в руках у неё оружие, которое жаждет воевать.
Арман. Не думай об этом, Идан. Думай о нас с тобой.
Идан. Я думаю о нас с тобой с того часа, как познакомилась с тобой.
Арман. Я люблю тебя…
Идан (опускает голову и кладёт ему руку на плечо). Можно я дам тебе клятву?
Арман (удивлённо). Какую?
Идан. Что буду любить только тебя.
Арман пытается что-то ответить, но не решается.
Идан. Клянусь, что буду любить тебя всегда, до тех пор, пока сердце моё бьётся, а душа пребывает в этом мире! (Вздыхает, щёки её розовеют, пальцы касаются рук Армана.)
Арман. Тогда и я хочу дать тебе клятву.
Идан. Это твой выбор.
Арман. Да… Клянусь любить тебя всегда, до тех пор, пока сознание моё не угаснет, а воля будет жить! (Целует её в лоб.)
Идан. А теперь я прочту тебе одни строки. Их окончание ты услышишь в тот самый миг, когда душа твоя больше всего этого пожелает…
Арман. Слушаю тебя.
Идан (смотря ему в глаза).
Ты слышишь, как поёт Она,
томясь в плену державной власти,
души предвечная Весна,
родник спасительного счастья!
В мольбе за нас к Творцу миров,
в соборном творчестве неслышном –
роднит истоки очагов –
земли дарованной нам свыше.
Вглядись в неё – в моих очах
частица образа родного,
мерцанье слабое луча
Отчизны Солнца золотого…
Арман. Читай дальше, я готов слушать тебя ещё и ещё!
Идан. Уже после того, как ты навсегда вернёшься ко мне.
Арман. Я итак с тобой навсегда.
Идан. Ещё нет, и ты это знаешь…
IV
Снова Арман стоит на террасе – один.
Арман. Идан! Идан! (Зовёт он, открывая глаза).
Доносятся голоса Хеди и Элфрид.
Арман. Как быстро пролетели мгновения… Быстрее бы нам снова встретиться! Иногда в голову лезут дурацкие мысли; как будто я её больше никогда не увижу. Но я знаю, всё это жалкие потуги рассудка, пытающегося оспорить повеления сердца. Нас ждёт встреча уже совсем скоро. Она хотела, чтобы я пришёл уже завтра, в воскресенье, но я не могу, я должен быть там со всеми. Закончу это дело, и мы снова будем вместе…
Нет, я не имею права не пойти, я дал слово. Наши парни уже воюют в Испании, а я всё топчусь на месте. Но Идан ведь не поддерживает наших идей; она считает – я заблуждаюсь. Я обязан переубедить её в этом. А что, если она права? Права?! В чём? В том, что мы совершаем ошибку, защищая нашу родину? Нет, тут я не могу с ней согласиться. Она сама говорила о своей любви к Отчизне; как же она может не понимать, что невозможно любить отчизну и быть в стороне от неё, когда она зовёт нас на помощь?!
Как говорил лидер: мы ведём борьбу за идеи нашей расы, нашего народа! Мы ведём борьбу за наше существование и пропитание, за нашу независимость, за чистоту нашей крови, за нашу сверхчеловеческую миссию, возложенную на нас свыше!
(Задумывается.)
Но ведь пастор говорил, что речи могут быть лукавы. Неужели в этих речах лукавства больше, чем правды? Неужели нет никакой сверхчеловеческой миссии и все люди равны перед Создателем? Идан тоже говорила об этом, и я не могу ей не верить. Ей незачем говорить неправду, ведь ангелы не умеют врать.
Ах, Идан, Идан, как далеки и как близки мы!..
Входит мать.
Арман, ты здесь? (Подходит ближе.) У тебя слёзы на щеках. Ты плачешь?
Арман. Нет, мама, я не плачу, слёзы сами идут из глаз.
Фрау Аннете. Ты думаешь о ней, о своей девушке?
Арман. Я думаю обо всём, мама.
Фрау Аннете. Не томи себя печальными мыслями.
Арман. Что делать, если они сами нас посещают.
Фрау Аннете. Принять их как часть жизни, но не жить ими.
Арман. Это находит само неизвестно откуда, – как ветер, как плохая погода.
Фрау Аннете. Понимаю. В таких случаях мы не властны над своими мыслями.
Арман. Да, мама, да…
Со стороны сада доносятся крики. Арман вздрагивает. Всполохи пламени виднеются из-за высоких кустов.
Вбегают Хеди и Элфрид.
Хеди. Мама, Арман, там, в саду что-то горит!
Действие четвёртое
I
На следующее утро. Фрау Аннете, Саша, Олаф и Хеди в комнате.
Фрау Аннете. Бедная Элфрид! Горели её любимые деревья, за которыми она ухаживала с детства. Огонь перенёсся с сухих веток, которые Герберт вынес из сарая, чтобы сжечь. Не понимаю, как он так недоглядел. Теперь точно от сада придётся избавиться, да и от садовника тоже.
Саша. Как она сейчас, мама?
Фрау Аннете. Новость об аресте Эдмунда вконец добила её. Звонил врач из госпиталя Сестёр Милосердия: её перевели в особую палату…
Саша. Боже! А где Арман?
Фрау Аннете. Он на митинге.
Олаф. Всё-таки он пошёл туда.
Фрау Аннете. Ни я, ни Хеди, ни его новая девушка не смогли убедить его не ходить на это сумасбродное сборище.
Саша. А дядя Эдмунд, что слышно о нём?
Фрау Аннете. Ничего. Пока эти там у себя в ведомствах не разберутся, его не выпустят.
Саша. Кто эти?
Фрау Аннете. Нам лучше не знать об этом. Его делом занимаются какие-то высокопоставленные чиновники.
Олаф. А в чём его собственно обвиняют?
Фрау Аннете. В наше время достаточно не понравиться какому-либо партийному боссу, чтобы тебя арестовали по любому надуманному обвинению. Видимо, Эдмунд отказался принимать чьи-то правила игры и его за это наказали. Я звонила адвокату, он сказал, что на днях посетит его в тюрьме и всё узнает. Господи, хоть бы его не пытали там!
Хеди. Сволочи! Всё, чего они касаются, рушится и гибнет! А мы ждём, ждём, как ждут овцы своего часа в овчарне, пока за нами не придут! Сколько можно терпеть?!
Олаф. А что мы можем сделать против государственного аппарата, который, используя закон как прикрытие, карает своих врагов?!
Хеди. Вот именно, ничего. Ничего мы не можем сделать, потому что мы овцы во власти хищных волков.
Олаф. Таковы реалии сегодняшнего дня.
Хеди. Таковы мы! Реалии были и будут всегда.
Олаф. Не знаю, Хеди, что тебе сказать. Не знаю, потому что ты, скорее всего, права. Мы ничего уже не можем исправить. Большинство последовало за ними, а та горстка людей, которую у нас принято звать меньшинством, бессильна что-либо сделать.
Наступает гнетущее молчание.
Фрау Аннете. На обратном пути из магазина я слышала возгласы толпы, шествовавшей где-то неподалёку. Когда я подумала, что среди них может шагать мой Арман, меня охватило чувство отчаяния.
Хеди. Он им всё равно уже не принадлежит. Сердце его не с ними.
Фрау Аннете. Откуда мы можем знать, с кем его сердце?
Хеди. Я знаю.
Фрау Аннете. Как тревожно на душе. Сегодня ночью я видела сон, как будто я иду из сада, а в руках у меня горстка мёртвых пчёл; я дышу на них, они оживают, вращают своими маленькими головками и тут же улетают, оставляя липкую кашицу на моих ладонях. Я протираю этими ладонями лицо, глаза, и вдруг мои глаза закрываются, веки слипаются, я пытаюсь разомкнуть их, но не могу. Ужас охватывает меня…
Хеди. Плохой сон.
Фрау Аннете. Ты думаешь?
Саша. Скорее, просто нелепица.
Фрау Аннете. Ой, не знаю… (Протирает уставшие, покрасневшие от волнения глаза.)
Олаф (встаёт). Я пойду, пройдусь. Может быть, встречу по дороге Армана.
Саша. Мне пойти с тобой?
Олаф. Не стоит, милая, я ненадолго. (Поднимается с кресла и выходит из комнаты.)
II
Крытая площадка недалеко от воскресного рынка. Толпа людей собралась на митинг. Курт, Клаус, Манфред, Герти и Арман по правую сторону от трибуны, на которой выступает оратор.
Оратор. Жить имеют право только те, кто имеет право жить! Остальные должны служить тем, кто призван жить! Мы не будем слушать никого, кто пытается заставить нас жить чуждыми идеалами. (Срывается на истеричный крик.) Братство только для нас! Свобода только для нас! Равны между собой только лучшие, только те, кто принадлежит к великой расе господ!
Толпа. Да! Да! Да!
Герти (восторженно). Слышишь, Арми… к великой расе господ…
Арман делает вид, что не обращает внимания.
Оратор. Кто отошёл от наших идей сегодня, тот завтра предаст отечество!
Клаус (поглядывая на Армана). Вот, вот, предаст отечество…
Арман не реагирует.
Курт. Слушайте, ребята, такое не каждый день услышишь.
Манфред. Так точно, слушаем!
Оратор. И я говорю вам: не прощайте врагу своему. Не прощайте и ближнему своему, если он предал интересы государства, неважно во имя каких благих целей он пошёл на этот шаг! Уничтожайте врагов в своих рядах! Действуйте безжалостно! Да здравствует Рейх! (Вскидывает руку в нацистском приветствии.)
Толпа. Да здравствует…
Герти (шёпотом Арману). Как это величественно!..
Арман. Мерзко!
Герти (непонимающе). Что?
Арман. Речь убийцы.
Герти (шокировано). Что ты говоришь?
Арман. Они ведут нас в бездну…
Герти смотрит на него с открытым ртом.
Оратор. Война! Война – это дух очищения! Наши предки родились в её горниле, чтобы побеждать! И сегодня действия наших врагов вызывают в нас гнев. Мы должны пробудить в себе дух войны, взять в руки её священные орудия и отвоевать силой свободу, славу и благополучие! Да погибнут враги наши от рук наших!
Восторженные крики толпы. Глухие выстрелы поблизости.
Клаус. Почему ты не радуешься, Нойманн?
Арман. Не хочу.
Клаус. Что это на тебя нашло?
Манфред (презрительно). Тоска смертельная на него нашла.
Арман. Мы все идиоты, что слушаем это!
Курт. Нойманн, что ты себе позволяешь? Подумал бы, что говоришь.
Арман. Бойтесь лжепророков…
Курт. Что?
Арман. Дышать трудно.
Курт. Тебе плохо?
Герти. Да, да, ему плохо, поэтому он несёт всякий бред! (Обнимает его за плечи.) Потерпи немного, скоро мы пойдём домой. Я отведу тебя домой. У меня есть чай, целебный чай…
Клаус. Угу, отведи его к себе, да спать уложи, маленького мальчика.
Арман. Оставь меня, Герти.
Герти. Нет, я не оставлю тебя! Никогда, не оставлю! Ты будешь с нами, ты будешь со мной!
Манфред и Клаус смеются.
Герти. Замолчите вы! Потерпи, потерпи… (Арману.)
Арман бледнеет на глазах. Голос оратора звучит всё громче, превращаясь в бессвязный гул.
Нет пощады! Пощады… дыыыуу…
Возникает суматоха в толпе. Несколько человек из группы заталкивают Армана в самую гущу. Слышатся повторные выстрелы… Испуганные крики. Ликование. Через некоторое время всё затихает.
III
В комнате Фрау Аннете, Хеди и Саша. Хеди ходит взад и вперёд вдоль стены. Фрау Аннете сидит в кресле, перебирая дрожащими пальцами старую газету. Саша стоит напротив неё, скрестив руки на груди. На стене тикают часы.
Фрау Аннете. Время как будто остановилось, а часы всё идут.
Хеди. Это не часы, а маятник смерти. (Продолжает ходить.)
Саша вздрагивает, глядя на сестру.
Фрау Аннете. Вечно у тебя какие-то ужасные аналогии.
Хеди. Я помню, как тикали эти часы в день, когда погиб отец; казалось, будто маятник слетел с оси и, вырвавшееся из берегов время, кидало его в разные стороны…
Фрау Аннете. Ты была тогда маленькая и любила фантазировать.
Хеди. И всё же я помню тот день, как сейчас.
Фрау Аннете (после раздумий). Какой ясный день, а пахнет гарью почему-то.
Саша. Мама, это, наверное, из сада.
Фрау Аннете. Ах, да. А мне всё мерещатся факельные шествия.
Хеди (открывая настежь окно). Как пахнет-то, а! Это запах трупов деревьев! Там на их пепелище бродят обездоленные существа, с которыми любила общаться Элфрид. Теперь ни её, ни деревьев, ни существ, никого больше не будет…
Фрау Аннете. Ты же знаешь, никаких существ нет. Зачем излишне распалять воображение?!
Хеди. Точно, никаких существ нет. Есть только мы – высшие существа, сверхчеловеки!
Саша. Олаф в своё время разговаривал с Элфи; он объяснил с точки зрения психологии, что её фантазии являются следствием нереализованной творческой и женской энергии…
Хеди. О, нет, только не это! Что ещё можно объяснить с точки зрения психологии? Любовь, душу, веру? Что?
Саша. Психология – это и есть наука о душе.
Хеди. Наука о душе, происхождение которой, так и не выяснено. А у любви, интересно, есть своя наука? Нет? Почему? это же несправедливо. У всех явлений есть своя наука, а у любви её нет. (Смеётся нервным смехом.)
Саша. Любовь – это тоже свойство души и объясняется она…
Голоса в дверях. Входит Олаф; он ведёт окровавленного Армана. Опираясь на его плечо, он с трудом передвигает ноги.
Арман. Помогите…
Фрау Аннете (в панике вскидывает руки). Что случилось?
Олаф (тяжело дыша). Я обнаружил его на соседней улице. У него пулевое ранение в грудь. С ним рядом была девушка, но увидев меня, она сбежала…
Фрау Аннете будто парализовало, руки её застывают на весу. Саша замирает от испуга, стоя наблюдая за происходящим. Лишь Хеди бросается им навстречу, помогая Арману дойти до дивана.
Олаф. Нужно врача! Саша, ты слышишь меня, врача!
Саша выходит из оцепенения и выбегает из комнаты. Хеди, помогая себе зубами, несколькими рывками разрывает рубашку на нём, бежит в прихожую за водой; приносит тазик с водой, смачивает полотенце и прикладывает к ране. Арман стонет от боли.
Хеди. Потерпи, родной мой, потерпи…
Фрау Аннете хватается за сердце. Олаф бросается к ней, успевает подхватить её, прежде чем она падает в обморок.
Арман. Я умираю, Хеди…
Хеди. Не говори ничего, сейчас придёт врач. (Продолжает обрабатывать рану.) Сейчас придёт, придёт…
Арман. Я не лез под пули, Хеди, она прилетела случайно, я не знаю откуда… А они убежали, бросили меня… (Задыхаясь.)
Хеди. Помолчи, прошу тебя. (Мочит его лоб, протирает лицо чистым полотенцем.) Помолчи…
Арман. Я не могу… Не могу молчать… Я ведь столько должен тебе сказать…
Хеди. Не сейчас, родной, как выздоровеешь, скажешь всё, что должен. (Целует его в лоб).
Арман тяжело дыша, сквозь приоткрытые веки наблюдает за Хеди.
Арман. Прости меня, за всё, сестра…
Хеди. Не надо, Арман, не надо… Это ты прости меня.
Слёзы появляется на её глазах. Оттирает их рукавом платья. Берёт марлю, накладывает повязку, пытаясь хоть как-то остановить кровотечение из раны.
Тем временем Олаф приводит в чувство Фрау Аннете.
Арман. Хочется спать… одновременно, дикая боль в груди… и ещё всё горит внутри…
Хеди мечется между матерью и братом.
Хеди (Олафу). Нужен морфий, срочно нужен морфий!
Олаф. Надо дождаться врача…
Фрау Аннете (приходя в чувство). Хеди, не оставляй Армана, ему сейчас нужна твоя помощь больше, чем мне. Иди к нему…
Хеди. Хорошо, мама. (Снова бросается к Арману.) Потерпи, потерпи… (Гладит его голову, прижимаясь дрожащими губами к его холодеющей щеке.)
Арман (закрывая глаза). Идан… Идан…
Фрау Аннете с помощью Олафа поднимается с кресла и подходит к дивану, на котором лежит умирающий Арман. Она припадает к его ногам и тихо плачет.
Арман (шепчет еле слышно). Мама… Идан…
Входит врач и Саша. Олаф бежит к ним. В этот момент раздаётся истошный крик Хеди…
Арман умирает.
Занавес.
Эпилог
Фрау Аннете сидит за столом перед портретом Армана; на ней чёрное платье, на плечах чёрная шаль.
Какой ты сейчас, сын мой? Такой же красивый и жизнерадостный, каким был всегда или боль омрачила твой лик? Я приму тебя любым, я исцелю твои раны, изгоню боль из твоего сердца, только бы вернуть тебя или оказаться рядом с тобой! Почему Ангел не уберёг тебя? Почему я не удержала тебя в своих объятиях, почему? Сейчас бы ты был жив…
Кто говорит мне, чтобы я смирилась со своим горем? Ангел? Но откуда ангелу знать о горе и скорби человеческой?!
Люди? Если они не испытали потери подобно моей, они не вправе говорить мне о смирении. Только мать, испытавшая эту боль и смирившаяся с ней спустя годы страданий, может говорить мне о нём.
Тебе не холодно там? Солнце там светит также ярко, как и здесь?
Я вспоминаю, как ты не хотел, чтобы я брала с собой зонтик в жару, ты боялся, что люди будут смеяться над нами. Смешной. Зонты предназначены не только для защиты от дождя, но и от солнца. Тогда ты не понимал этого. А как ты не любил, когда я надевала тебе панаму, ты стеснялся носить её и всё переживал, что мальчишки будут дразнить тебя. Ты был хорошим мальчиком. Переходный период затронул и тебя, но к счастью, нам удалось избежать худшего. Ты ушёл чистым.
Берёт горсть земли из платка и подносит её к своим губам.
Я чувствую твой запах, запах знакомый мне с младенчества. Только сейчас он смешан с запахом земли и соли. Странно, но соль пахнет, как пахнут слёзы, слёзы скорби. Говорят, они благоухают, как розы в раю, но я знаю только, как пахнут земные розы… Вот они, я принесла тебе их вместе со своими слезами…
Кладёт одну за другой две белые розы перед портретом. Долгое время молчит.
Мне слышится голос или я сплю? Он мне говорит, чтобы я не печалилась, что чистые отроки пребывают в небесной обители. Он говорит, что страдания материнского сердца эта та горсть соли, которая перевесит избыток человеческих грехов на чаше весов последнего дня.
Встаёт.
О, Боже, помоги, чтобы силы не покинули меня, чтобы я могла каждый день молиться за своего сына. Голос говорит мне, что я должна молиться за него ежечасно, тогда нашим душам будет легче переносить разлуку. И ещё Голос говорит, что я должна простить убийц, не держать ненависти к ним, ибо ненависть не приведёт их к покаянию, а лишь полное покаяние и отказ от зла может спасти заблудшую душу и удержать от заблуждения многих других, что избавит мир от новых жертв. Мне трудно принять это, моя воля сопротивляется разуму, подсказывающему мне, что я должна смириться и не наполнять чашу жизни ядом ненависти.
Ходит по комнате.
Как долго идут годы… Мои волосы поседели, вены на ногах взбухли, а годы всё не кончаются. Наш дом постарел. Деревья в саду стали высыхать, и лишь твоё яблоневое дерево плодоносит который год подряд. За забором бродят стаи бродячих собак, они воют по ночам и не дают спать. Мы с соседями хотели вызвать собачников, чтобы те переловили их, но потом передумали. Говорят, в цехе сдирают с них шкуру чуть ли не живьём. Такая напасть.
Элфрид стала совсем плоха. Я забирала её несколько раз домой, но её снова приходилось укладывать в клинику для душевнобольных. Врачи утверждают, что у неё усилились галлюцинации.
Дядя Эдмунд вышел на свободу, но здоровье его изрядно пошатнулось.
Саша и Олаф эмигрировали в Швейцарию. У них родился сын; его назвали Ральфом, в честь отца.
Хеди отказалась переезжать в Америку. Она так и не оправилась от горя. Живёт в полном одиночестве: ни семьи, никого…
Идан… Твою Идан я иногда вижу в церкви…
Как-то раз она сказала мне: «самое страшное для ангелов – утерять связь с Богом. Мы же больше боимся смерти, больше боимся потерять друг друга, чем потерять Бога в себе.»
«Но ведь у ангелов нет детей, – ответила я ей. – Они бессмертны.»
Она не нашла, что сказать, потому что горе в моих глазах было сильнее правды в её устах. Я поняла, что она любит тебя, но её любовь полностью переродилась в любовь к Богу. Я слышала, она служит при церкви. Пусть служит, пусть молится за тебя и за всех… Страшные времена грядут скоро…
Снова ангел шепчет мне… Он говорит, чтобы я перестала тебя хоронить, что ты живой и смотришь сейчас на меня, что тебе неуютно и холодно, когда я всё время оплакиваю тебя. Это правда? Если это так, то я не должна заставлять тебя страдать, я не должна оплакивать тебя день и ночь.
Вспоминаю тебя совсем маленьким, когда ты ещё не умел ходить. Как ты шевелил своими ручками и бился ножками о мягкую кровать, пытаясь приподняться повыше. Как ты возмущался, когда я задерживалась с кашей, и как успокаивался, стоило мне поднести к твоим губам бутылочку с соской. Помню день, когда ты в первый раз встал на ноги; простояв секунды три, ты не удержался и упал. Я думала, ты заплачешь, но ты не заплакал и заново попытался встать. Помню дни твоих школьных лет; день, когда ты впервые влюбился. Сколько было страданий! (Улыбается.) А как ты меня напугал, когда уехал с друзьями за город, забыв предупредить меня. Я едва не сошла с ума, меня охватила паника, что только я себе не придумала тогда…
Боже мой! Я помню каждый миг твоей жизни…
Сколько же мне ходить по земле в ожидании встречи с тобой?
Уходит. Останавливается, оборачивается.
Я не должна оборачиваться, искать тебя позади, ты всегда со мной, ты впереди, ты не остался в прошлом, ты моё настоящее, моё будущее. Я приду к тебе, когда придёт время нашей встречи, ты только позови меня!
Снимает с груди цепочку с кулоном в виде крылатого ангела и кладёт на стол.
Побудь тут, с ним. Ты был ему нужен больше, чем мне. Больше…
Ни Бог, ни рок, ни ты, никто не виновен в его смерти. Он сам пошёл навстречу своей судьбе. Сам. А мы с тобой в это время были далеко. Далеко…
Идёт не оборачиваясь. Останавливается, смотрит назад.
И всё же, Ангел, почему ты не уберёг моего сына?…
Тишина.
Голос издалека:
Нечего бояться тем, кто любит. Кто любит друг друга и жизнь, созданную Творцом, тот неподвластен смерти и смерть не властна над ним…
Голос Идан:
Коснусь тебя огнём святым…
Как ветер розу овевает,
Овей мой стан теплом твоим,
Любовь от холода спасая.
Уходишь ты в далёкий путь,
Меня оставив в этом мире…
В твою израненную грудь
Вложил Творец глагол и лиру…
Голос Армана:
Я вижу свет твоей любви –
Он мне дорогу озаряет
В краях, покинутых людьми,
На стыке пропасти и рая.
Мне путеводною звездой
Твой образ ангельский явился,
Чтобы уже не оступился
Я в жизни будущей земной…
Занавес.
______________
Примечания авт.
*Ев. (Мф. 7.15.)
**Dasein (нем.) – По Хайдеггеру: «Дазайн» дословно переводится как «вот-бытие», «здесь-бытие». Дазайн — сокровенная способность в человеке понимать бытие. Дазайн – человек, вопрошающий о бытии. Д – экзистенция бытия. Д – существо, вовлечённое в мир. Д – само бытие человека. «Бытие и время» Мартин Хайдеггер.
2016-17
Автор: Марат М. Шахманов