Не поддавайся мне! – требовал я у отца в детстве во время наших регулярных вечерних шахматных партий. Снисходительно улыбаясь, отец принимал мои условия, неизменно ставя мне в финале – шах и мат. В нарды он играл более азартно, чем в те же шахматы; видимо, специфика игры, успех в которой в немалой степени зависел от выпадающих цифр на игральных кубиках, создавших как следствие конкуренцию, больше способствовала этому. Постепенно я окреп и в том и другом, и мне иногда даже удавалось выигрывать у него редкие отдельные партии. В дальнейшем опыт наших шахматных баталий помог мне в любительских турнирах, не говоря уже о шахбоксе, к которому он, сам того не предполагая, подготовил меня с раннего возраста.
Появление отца в борцовском зале школы имени Али Алиева, где тренировал его двоюродный брат, заслуженный тренер страны
Магомед Дибиров (Ухулдулав), всегда подстегивало меня к активным действиям. И я, тогда семилетний мальчик, завидев его на скамейке, мчался вперед сквозь частокол ног старших товарищей, неся тяжелый медицинбол к заветной цели. Врезаясь в поставленное бедро тяжеловеса, я летел кубарем на маты, теряя мяч и дар речи, но бодрый голос отца, заставлял меня подниматься и, превозмогая боль, бежать дальше, в борьбу…
«Ты тоже ставь корпус»! – кричал мне отец с кромки футбольного поля, где шла ожесточенная борьба за мяч, поддерживая тем самым меня в сложный психологический момент на том этапе моей юношеской жизни, когда я обязан был прорваться не только к воротам, но и сквозь все остальные препятствия вокруг меня. И я прорвался… прорвался с его и моральной и действенной поддержкой.
Был и отклик на крик спасения из неволи – отклик небес! Отец тогда предстал для меня в роли ангела-хранителя, совершив невозможное, вытащив меня, как щенка из болота, – из непролазной тьмы…
И сегодня, когда я слышу от близких слова, что он и сейчас останется для вас ангелом-хранителем, – я верю в это. Жизнь убедила. Личный опыт.
Но вот, вдруг, внезапно у него у самого случилась трудная минута. И я не поверил в то, что это смертельная болезнь приблизилась к нему вплотную, воспользовавшись недугом, с которым он боролся последних несколько лет. А когда почувствовал это, то тревога за завтрашний день уже не покидала меня. Каждый день я, инстинктивно чувствуя угрозу, боялся получить смс с текстом: «папа умер». Просыпаясь среди ночи, рано утром, в течении дня и заглядывая в телефон, я отгонял от себя идиотские мысли.
Он не может так быстро уйти, он еще не завершил свой путь, внучкам еще так много есть что сказать ему… А работа… Не было ни дня, когда он не работал. И даже иногда в выходные дни он ездил лечить больных, когда его просили об этом.
И вот звонок с сообщением от племянника, что Борис – зять, не может до меня дозвониться… Сознание чего-то неизбежного охватило меня. Перезваниваю… спрашиваю, превозмогая страх и эмоции:
– …Отца не стало?
– Да… – послышалось в ответ…
В ту ночь начался жуткий ветер, дул всё утро и начало дня… Море оскалилось свинцовым дном. Сновидения несли смутную образную информацию, в которой почему-то превалировал мотив похорон. Муть, муть, снится муть, ничего более! У нас еще есть время, нам нужно еще время, подготовиться, подготовиться… в дальний путь… пусть он не за горами… но время еще есть, должно быть… Папа, как там Папа? Два дня не звонил ему после того, как он сказал, что ему тяжело говорить. А до того дочки щебетали ему в ухо, перекрикивая друг друга:
– Дедуля, выздоравливай! Дадика, мы ждем тебя! Мы тебя любим!.. Дедуля….
– Я тоже вас люблю… – сдавленное дыхание… кислородная трубка…
Дикая, нечеловеческая боль пронзала мое тело, боль, которая заставляла сходить с ума. У меня был поврежден седалищный нерв, плюс сотрясение мозга. Адская, аномальная боль. Вмешательство отца на протяжении долгих дней в те секунды, когда подкатывал новый приступ, наконец, избавляло от мучений. Медикаментозными средствами и физиотерапией отец сумел вылечить меня, поставив на ноги. После этого я еще не раз праздновал успех на спортивных соревнованиях. И даже в армии служил (тогда, когда с Кавказа уже мало кого призывали). Но это отдельная история…
А где я сейчас? Где? Ищу «актемру», которую врачи крайне не рекомендуют пожилым людям, которая может убить больной организм вместо помощи. Жду чуда исцеления. Верю в медицину и… Но ведь папа – сам врач, а врач это воин, противостоящий демонам болезни…
Я знаю, когда час приходит, когда портал в другие миры открывается, никакое лечение уже не действует. Осталось несколько часов до наступления окончания великого поста, время, когда врата ада закрываются, и Рай принимает светлые души в свои обители…
– Папа, а дедушка Султан здесь жил, когда был живой? – Я лежу на железной кровати рядом с отцом под толстым теплым одеялом, глядя на массивные деревянные балки, пересекавшие побеленный саманный потолок сельской комнаты.
– Да, здесь.
– Тут уютно, – прижимаясь к его плечу, продолжал я. – А домой скоро поедем?
– Завтра. Спи, – обнимая меня одной рукой, отвечал отец.
Я чувствовал, как его внутренняя сила окружает меня, навевая покой, экстраполируя на меня отцовскую и одновременно материнскую энергию, присущую всем (настоящим) отцам, проявляющуюся в тех случаях, когда дети особенно нуждаются в ней, когда матери нет рядом. Это на тот момент скомпенсировало мне его немногословность.
Темнота за окном больше не пугает. Там, в саду все спокойно. Деревья, каменный забор, тени-призраки, все под контролем отца. Моя голова лежит на его сильной и в то же время мягкой, белой, как пух из подушки, руке. Ум больше не философствует, не ищет призраков за окном, не следит за мелькающими тенями, крадущимися по стене. Я засыпаю. Вижу сад, абрикосовое дерево, цветы… А где-то рядом отец, совсем рядом со мной… я чувствую его присутствие, его легкую, теплую энергетику…
У меня в голове только одно. Я обязан довезти его. Хоронить в городе нельзя, там, на кладбище бедствие, ахир заман, да и могилу потом не найти. А он всегда говорил, чтобы его похоронили рядом с матерью – бабушкой Муслимат. Поэтому даже в нынешних полувоенных условиях, когда повсюду блок-посты и закрытые проезды, я обязан провести его. Вернее, его тело. Его душа-то, я чувствую, уже отошла, поднялась… А может, она здесь, рядом и подвигает меня действовать?
Маска и очки скрывают судороги скорби на моем лице и стихийно наплывающие слезы от посторонних глаз. Нет, нельзя, сейчас нельзя давать волю эмоциям. Сейчас надо проехать, успеть на …вдалеке мост…. Но сначала в мечеть, омыть, совершить обряд, прочитать над ним заупокойную молитву.
Ждем у ворот больницы, где он проработал большую часть своей жизни хирургом и куда вернулся умирать, став жертвой, необъявленной нам – людям, войны. Ждем человека из мечети, оттуда, где в единственном месте можно проделать эту жизненно важную для покойного процедуру, обернуть угасшую плоть в белоснежный саван, приготовив душу, эфирное и астральное тела в дальнейший путь.
Доктора уже готовы привезти его тело и справку о смерти. Борис решает проблему с машиной и бумагами: больница, Минздрав выделяют машину и выписывают пропускные документы. Значит, едем только вдвоем: я и водитель скорой помощи (второй мой зять Арсен), остальных не пропустят, даже пробовать не надо. Отца несут люди в белых скафандрах. Как бойца с поля боя. Узнаю в них по табличкам с фамилиями на груди его молодых коллег-друзей, до последнего остававшихся с ним. Принимаем. Машинально отдаю честь медикам, выбрасывая руку от груди (в солярную глубину бесконечности). Едем в только что открывшуюся на окраине города мечеть.
…Не видел его несколько месяцев, как объявили карантин. Из-за маленьких детей в доме, визиты к нему оказались невозможны. Теперь стою в комнате для омовения, одетый в спецкостюм, смотрю на него сквозь очки: характерные волевые черты лица покинули его вместе с жизнью, отчего он казался совсем, совсем молодым.
– Досул цIар щиб? – спрашивает мулла.
– Мухаммад, – отвечаю я, продолжая смотреть на него, одновременно помогая мулле совершать последние приготовления.
– Досул инсул цIар щиб?
– Мухаммад-Султан.
– Чан сон бугеб?
– Семьдесят три.
– Очень молодо выглядит.
Отец всегда выглядел молодо, явно не на свои годы, что давало надежду на то, что он сможет перевалить и восьмидесятилетний рубикон. Но сахар, сахар…
Окутанный в белое –
Прямо в рай…
Дорога открыта,
Иди!
Ступай!
Крылатые люди на той стороне
Встречают погибших на новой войне…
– Мухаммед первым вошел в новую мечеть, пусть она станет ему вратами в Небеса! – восклицает напоследок мулла, оборачивая тело в теплое, бархатное одеяло. – Чтобы не было жестко по дороге, – добавляет он.
Уже потом я вспоминаю слова посланника Милосердного, который сказал: «Кто завернул покойного в саван, того Аллах оденет в Судный день в Райские, шелковые одеяния из атласа и парчи».
Едем с мыслями о том, чтобы успеть до полуночи. По пути «зелёный свет», добро на всех постах. На той стороне уже готовят землю стать пухом для покинутого духом драгоценного отцовского… Молитва сменяется восклицаниями: «Папочка»!.. Я никогда в этой жизни не жил без отца. Вдали от него много лет, да, но без отца на этом свете, нет. «Родной»… Мысли все время о душе. Восходи, восходи, молю Тебя, Господь!.. Ин ша Алла – Джаннет…
Трудно сказать, сколько тысяч соболезнований или, как говорят здесь тазиятов, за свою жизнь посетил отец, провожая людей в последний путь, но одно точно – очень много. Сейчас же, к нему придут только те, кто должен прийти, придут – предать его земле, прочитать молитву над ним, засвидетельствовать о нем перед Вопрошающим…
…Лето. Мы идем с отцом по дороге, выходим к колхозным садам, принадлежащим коммунарам – жителям Чох-Коммуны, где они трудились всеми семьями, выращивая яблоки, груши, абрикос. Папа чистит перочинным ножом бережно поднятую с земли грушу, и дает мне.
– Вкусная?
– Да, – отвечаю я, откусывая кусок.
Впереди возвышается Гуниб. Яркое солнце, похожее на спелый, молочно-желтый абрикос, освещает папино лицо и предплечья. Абрикос и есть – дерево Солнца в одной из мистических традиций мира. В другой, в восточной традиции: абрикос связан со смертью. Если соединить обе – получается: жизнь, смерть, возрождение после смерти.
…Я стою перед ровно вырытой по мусульманским канонам могилой. Тело отца, обернутое в ослепительно белый саван, лежит на носилках у самого края. Я будто по наитию кладу ему руки на грудь и читаю Альхам…
Головою к Мекке,
сердцем туда,
где человеку
скажут: Да!
Где ни судилищ,
ни скорбных дат
среди вместилищ
райских врат…
Ветер стих, или по дороге, или уже здесь, где земля в один миг стала подобно пуху. Имам начинает заупокойную молитву. В этот момент совсем рядом запела птица. Стоя перед только что образовавшейся могилой отца, я повторяю за имамом, за птицей…
– Мухаммед вукIана лъикIав гIадан? – три раза подряд спрашивает имам.
Три раза подряд ему отвечают:
– ЛъикIав!
…Головокружение. Наплыв странных чувств. Молитва из уст вырывается в небо…
Капли дождя орошают землю. Дождь тихий, мягкий, как походка отца при жизни. Рядом покоится дед и прадед, – тот, от которого пошла наша фамилия, что прожил девяносто один год и в шестьдесят лет родил сына, четвертого ребенка в семье, ставшего отцом моего отца. Приставкой к имени Шахман прадед носил прозвище Пехлеван или ПалгIан на аварском, что значит борец, канатоходец.
Канатоходец стережет баланс.
И ты идешь по узкой колее,
Ведя с собой вперед незрелых нас…
Не отрезаешь голову змее,
Пересекающей дорогу за оврагом,
Не губишь жизнь, но яд ее во благо
Ты направляешь в чашу исцеленья…
Всё символы, всё знаки, всё знаменья…
Совершив милостыню, поблагодарив всех братьев, участвовавших в благом деле, я (мы), не задерживаясь из-за общей чрезвычайной ситуации, отправляюсь в обратный путь. Тёте, его сестре ничего не сказали, она за последние годы потеряла двух сыновей, внука, одного брата и вот теперь любимого брата… Реакция может быть непредсказуемой.
Дождь усиливается, мягким покрывалом опускаясь на землю. Слышу голоса родных, Мамы…. Они отправляют ему молитвы под шепот дождя… Утрата невыносима… но душа не принадлежит земному миру и обязана возвратиться к своим истокам… Что еще скажешь в ответ на боль…
На обратном пути, по дороге, невольно названной мной «дорогой жизни», как и туда – в вечность, – снова «зеленый свет». Только руки Арсена немного болят, восемь часов за рулем, лишенном гидравлического усиления.
«Да это ерунда, – говорит он, – ерунда».
«Да, ерунда, – думаю я, по-прежнему пряча то, что называется скорбью, за маской. – Главное, успел… успел… успех… успение… пение… ангелов пение… знак восхождения – свет на лице…»
…Коллеги по железнодорожной больнице называли папу по-доброму: Султаныч. И мы привыкли к такому обращению. Я удивился, когда в школьном возрасте узнал, что оказывается полное отчество отца – Магомед-Султанович.
Вспоминаю пору, когда меня против моей воли отправили в пионерский лагерь, подведомственный больнице, где работал отец. Устав терпеть распорядок пионерского лагеря и прочую занудь, мы с товарищем, спустя пару недель пребывания в нем, сбежали, пешком отправившись домой. Волочась по железной дороге с чемоданами в направлении Махачкалы, мы представляли, как обрадуются родители, увидев нас на пороге. Пройдя восемь километров под палящим солнцем, по просьбе моего попутчика мы зашли в один из встречных дворов попить воды, где нас и взяли стражи лагерного порядка. Воспитатели и другие работники пионерского лагеря «Ласточка» стращали нас всеми муками ада, грозили самыми страшными наказаниями, пытаясь выдавить из нас покаянную слезу. Видя, что воспитательная работа не возымела должного эффекта, они решили применить запрещенную, почти «иезуитскую тактику», давя на самое дорогое – нам сообщили, что якобы наши родители, узнав о том, что мы сбежали из лагеря и нас по дороге похитили, с тяжелым приступом попали в больницу. На самом деле, ужасней не придумать. Я не выдержал жестоких, бессмысленных пыток первым, принявшись неистово рыдать на радость моим «истязателям». Товарищ кое-как еще держался, изредка подвывая за компанию. Но когда ему сказали, что его отцу выписали неимоверно огромный штраф, да еще и грозят увольнением с работы, тогда он, наконец, разрыдался. Спустя время, когда из нас уже «выбили» раскаяние, я узнал, что отец едет за мной, чтобы забрать меня домой или, как мне тогда казалось, вызволить из плена. То ожидание несравнимо ни с чем. Минута шла за час. Сомнения терзали детскую душу. А вдруг не приедет, вдруг не успеет. Наконец, он приехал. Я встречал его у ворот лагеря. Аура света окружала его, пока он шел ко мне навстречу. И вот он – миг спасения! Я в отцовских руках. Больше мне ничего не угрожает, за исключением выговора от него, который я готов был принять с покорностью, лишь бы отец был всегда рядом.
Посланник Милосердного (да благословит его Аллах и приветствует) сказал: «Поистине, мусульманина будут возвышать степенью в Раю, и он спросит: “За что мне это?” Ему ответят: “Твой ребёнок испрашивал для тебя прощения”».
Птица летит в небе –
счастье сулит, оставшимся на земле…
где бы я ни был
свет на челе
путь освещал трудный,
смешивал почву и кровь…
Боже, в День Судный
Наших спаси отцов!
Посланник Аллаха сказал: «Пусть никто из вас, умирая, не ожидает от Всемогущего и Великого Аллаха ничего, кроме хорошего».
Он боролся за жизнь до конца. Коварная болезнь сковывала его по рукам и ногам, но он продолжал бороться. Когда же пришло время, принял свой час смиренно.
В тот день природа бушевала по-особенному. Но на следующий день всё стихло. Всё, кроме горечи.
Над его могилой, прямо над головой я увидел незрелые, зеленые плоды абрикоса, кучно свисавшие с ветвей. Я сорвал одну и бросил ее к подножью. Не знаю, почему я это сделал, но уже позже в голове промелькнули воспоминания из далекого детства…
В один из летних дней, направляясь в сад за ахвазаном, мы с отцом и сестрой пересекали небольшую площадку-годекан, где обитал или, как сейчас говорят «тусовался», местный «абдал», которого многие городские дети, в том числе и я, страшно боялись, хотя он был абсолютно безобиден и только и делал, что с улыбкой на устах выпрашивал сигареты у прохожих, приседая перед ними на корточках. Встав за отца, я прошел мимо мычавшего что-то нечленораздельное «грозы детей», будто пробирался по краю обрыва. Пока отец с сестрой собирали с деревьев фрукты, я стоял в стороне и поедал сладкую грушу, думая о том, как же я буду возвращаться обратно мимо ужасного хозяина годекана. Внезапно острая боль пронзила губу: пчела, позарившись на мою грушу, укусила меня. Возможно, это я укусил её, и она, умирая, ответила мне тем же. Не помню, кто из нас был не прав. Помню только, что губа раздулась до неимоверных размеров, онемев за секунду. Ожидая, что я расплачусь, меня принялись успокаивать, но я не плакал. Более того, я, вдруг, в один момент перестал бояться «ужасного абдала». Уверенно проходя мимо него, я нес в руках маленькое ведерко с абрикосами, чем заслужил от отца похвалу.
– Бихьинчи, ни капли не испугался! – сказал он, весело рассмеявшись.
В Коране (в суре 16 «Ан-Нахль» / «Пчёлы») есть такие слова:
«Твой Господь внушил пчеле: «Воздвигай жилища в горах, на деревьях и в строениях.
А потом питайся всевозможными плодами и следуй по путям твоего Господа, которые доступны тебе».
На месте укушенной мной пчелы, которая в свою очередь также успела потрепать меня, выросли целые ульи пчел, долгое время жившие в нашем саду под присмотром дяди, занимавшегося тогда пасекой.
Пчёлы у разных народов считались символом воскресения из мертвых и бессмертия. В греческом фольклоре после конца земной жизни душа в образе пчелы улетает собирать мёд в прежнем мире, путешествуя от цветка к цветку. Неоплатоники считали, что пчела возносит чистую душу в небесные сферы, называя их «птицами муз». Кельты верили, что пчёлы несут тайную мудрость из другого мира. А в индуизме пчела стала символом реинкарнации.
Сон, который увидела коллега отца, проработавшая с ним большую часть жизни на второй день после его физической смерти, стал глотком свежего спасительного воздуха для некоторых из нас…
«Уа ма зара-а лакум фил-арды мухталифан алуанух; инна фи залика ла-айатал-ликаумий-йаззакка-рун»
«Он сотворил для вас на земле разнообразие цветов. Воистину, в этом – знамение для людей поминающих.» (с. 16)
Цветы… Отец всегда выращивал в своем кабинете цветы… И там, где он оказался… всюду были посаженные им новые, великолепные цветы, оттенявшие всеми оттенками радуги его светящееся радостью лицо.
«Тем, кто творил в этом мире добро, будет воздано добром. Они войдут в сады Эдема, в которых текут реки.» (с. 16).
…В детстве отца едва не назвали Алексеем в честь фронтового или концлагерного товарища деда. Но в итоге решили не нарушать традиций. Однако это имя прозвучало в его судьбе еще раз: отец женился на матери, носившей девичью фамилию Алексеева от предка Алексея…
Отец и мать прожили всю жизнь вместе; разные по крови, по религии, по много чему еще, они всю жизнь любили друг друга, до последнего вздоха отца… Но и это отдельная история, моя история…
Несмотря на то, что душевно мы с отцом очень близки, в некотором смысле мы были полярны друг другу, как и наши знаки Зодиака (он – Овен, я – Весы), стоящие друг напротив друга в антагонистической позиции. Порой в течении жизни, в процессе моего взросления было очень сложно находить общий язык. Были и конфликты, как, наверное, у многих других отцов и сыновей. Но несмотря ни на что, мы не отдалились друг от друга. Наоборот, спустя годы странствий и еще годы жизни вдали от мест рождения, я вернулся к нему. Вернулся, чтобы спустя время быть с ним в его последний час…
Прости, отец, за всё! За эмоции, когда-то выплеснутые, за непослушание, за несдержанность, за мятежи и разгулы, за залеты, за разные порой политические взгляды… (хотя нет, здесь не везде уступлю, как в шахматах) за отъезд, за невнимание… Надеюсь, внучки искупили это последнее за меня… За всё, что я хотел бы исправить… но не могу…
Эти строки – диалог с тобой, моя исповедь. Мы знаем сердца друг друга без всяких временных наслоений. Знаем изнутри, через y-хромосому до самых корней… Но еще лучше знает их – Он, знает в их первородной сути…
…Впереди тоннель. В конце тоннеля яркое свечение. Взор медиума спиралью следует за идущей к свету фигурой человека, лицо которого отражает сияние солнца и отблески парящих в высоте белокрылых ангело-птиц…
Времени уже нет. Светлый стан собирает жатву, браться Синклитов пополняют ряды. Да грянет победа Всевышнего! Да пребудет любовь Милостивого, Милосердного!
«Воистину, мы принадлежим Господу и воистину, мы к Нему вернемся!»
_______________
*Примечания.
Мухаммед вукIана лъикIав гIадан? (авар.) – Магомед был хорошим человеком?
ЛъикIав (авар.) – хороший.
Абдал – безумный, сумасшедший, также может трактоваться как юродивый.
Ахвазан (авар.) – абрикос.
Бихьинчи (авар.) – молодец.
* О заголовке: я говорю – «был отец», имея в виду земной отрезок жизни, когда мы физически были вместе, что отец был именно ОТЦОМ на этом, земном этапе нашего духовного родства. Настоящим. Отцом он и останется навсегда.
27.05.2020
Марат М. Шахманов
Шахманов Магомед Магомед-Султанович — 26 марта 1947 — 23 мая 2020 г.г. Хирург высшей категории, Заслуженный врач Республики Дагестан.
